Конни Уиллис - Вихри Мраморной арки

Лако выпустил меня из клетки в сумерках — солнце, должно быть, час как село. Он бросил на пол моток желтых проводов и удлинитель, прислонил к коробкам лопату.

— Нужно передвинуть рефрижератор, — сказал Лако. — Поставим его у задней стены тента — и погрузим сразу же, как только приземлится корабль.

Я разматывал провода, не спрашивая, где Лако их раздобыл. Один был очень похож на шнур от респиратора Эвелины. Мы подсоединили все шнуры, и Лако выключил рефрижератор. Я изо всех сил вцепился в провод, хоть и знал, что через несколько секунд Лако подключит рефрижератор к удлинителю. Лако проделал эту операцию с необычайной осторожностью, словно боялся, что свет вырубится. Впрочем, все обошлось.

Едва мы подняли рефрижератор — он оказался не таким уж и тяжелым, — свет слегка потускнел. Мы двинулись вдоль ряда ящиков. Так вот чем Лако занимался большую часть дня! Он передвинул все ящики в восточной части тента, расчищая проход, и освободил место у стены. Провода удлинителя немного не хватило, и рефрижератор пришлось поставить в нескольких метрах от стены. Все равно успеем вынести — если, конечно, корабль прибудет вовремя.

— Римлянин уже здесь? — спросил я.

Лако направился к центру тента, и я подозревал, что мне. не стоит идти за ним, — совсем не хотелось дожидаться в клетке появления армии сухундулимов. Так что я остался у рефрижератора.

— У тебя есть магнитофон? — спросил Лако, останавливаясь и оборачиваясь на меня.

— Нет.

— Надо записать показания Эвелины — они понадобятся, если за дело возьмется Комиссия.

— У меня нет магнитофона.

— Я тебя больше не стану запирать. — Он швырнул мне ключ от клетки. — Если не доверяешь — отдай его бее.

— На трансляторе есть кнопка записи.

Мы отправились к Эвелине, и она сказала нам про проклятие, но я ей не поверил.

А потом появился Римлянин.

Лако, похоже, совсем не волновало, что Римлянин расположился на кряже, что высился над нами.

— Я выкрутил все лампочки. — Лако присел рядом с койкой Эвелины. — Им здесь ничего не разглядеть. Крыша накрыта брезентом. У сухундулимов есть фонари, но спускаться ночью они не рискнут.

— А на рассвете?

— По-моему, она приходит в себя. Включай запись. Эвелина, у нас есть магнитофон. Расскажи нам, что произошло. Можешь говорить?

— Последний день, — сказала Эвелина.

— Да, — подтвердил Лако. — Сегодня — последний день, завтра утром сюда прилетит корабль и заберет нас домой. Тебя осмотрит врач.

— Последний день, — повторила она. — Гробница. Грузили принцессу. Холод.

— Что она сказала в конце? — спросил Лако.

— По-моему, «холод».

— В гробнице было холодно, да, Эви? Ты это имеешь в виду?

Она попыталась покачать головой.

— Кола. Римлянин. Вот — пить, наверное, хотите. Кола.

— Римлянин дал тебе колу? Там был яд? Он отравил команду?

— Да, — выдохнула она, как будто именно это и пыталась нам все время сказать.

— Что это был за яд, Эвелина? — Крой.

Лако резко обернулся ко мне.

— Она сказала «кровь»? Я покачал головой.

— Спроси ее еще раз.

— Кровь, — четко проговорила Эвелина. — Хранит.

— О чем это она? — удивился я. — Укус хранита не смертелен. От него даже плохо не становится.

— Да, но концентрированный яд хранита убивает. И как я сразу не сообразил — изменения в структуре клеток, восковой налет… Древние беи использовали для бальзамирования концентрированный раствор крови, зараженной ядом хранита. Как думаешь, откуда Римлянин это узнал?

А может, он и не узнавал, — может, у него всегда был этот яд. Может, его предки, высадившись на Колхиде, были такими же любопытными, как беи, у которых незваные гости собирались украсть планету. «Покажите нам процесс бальзамирования», — попросили они, а затем, разглядев очевидную выгоду, просто сказали умнейшей из беек — так же, как Римлянин сказал Говарду, Эвелине и остальной команде: «Вот вам кола — пить, наверное, хотите».

Я подумал о красавице-принцессе, в горе скрывшей лицо. Об Эвелине. О бее, которая бездумно сидела перед соляриновой лампой.

— Это заразно? — спросил я. — Кровь Эвелины отравлена?

Лако сморгнул, словно никак не мог взять в толк, о чем я говорю.

— Только если выпьешь, наверное. — Он умолк и посмотрел на Эвелину. — Она просила меня отравить бею. Но я не понял — ведь тебя с транслятором здесь еще не было.

— А ты бы решился? Если бы знал, отравил бы бею? Чтобы спасти сокровище?

Он меня не слушал — смотрел на крышу тента, в уголок, не до конца прикрытый брезентом.

— Светает? — спросил он.

— До рассвета еще час.

— Нет. Хотя для нее я бы сделал что угодно… — В голосе Лако было столько мучительной тоски, что мне стало не по себе. — Но не это.

Он сделал Эвелине еще один укол, задул огонь в лампе и через несколько минут сказал:

— Осталось три ампулы. Утром я вколю ей все.

Подозреваю, он глядел на меня и размышлял, можно ли мне доверять, сделаю ли я то, что требуется.

— Это убьет ее? — спросил я.

— Надеюсь. Ее никак не перенести.

— Знаю, — ответил я. Мы замолкли.

— Два дня. — Голос Лако был полон той же тоски. — Инкубационный период длится всего два дня.

Больше мы ничего не говорили — ждали восхода солнца.

С рассветом Лако отвел меня в комнату Говарда и сквозь прорезанное в пластиковой стене окно показал мне плоды своих трудов.

Солдаты Римлянина выстроились на кряже. Их змеящихся лиц было не разглядеть, но я знал, что смотрят они вниз, на купол, — на песке перед тентом лежал ряд тел.

— И давно они здесь? — спросил я.

— Со вчерашнего дня. Как только Борхардт умер, я и…

— Ты выкопал Говарда?

Говард лежал к нам ближе всего. Выглядел он не так ужасно: ячеистых наростов на нем почти не было и, хотя кожа казалась восковой и мягкой, как скулы Эвелины, в целом он почти не изменился. Похоже, солнце растопило рубцы.

— Да, — ответил Лако. — Римлянин знает, что это яд, но его солдаты — нет. Они никогда не перейдут через тела — побоятся заразиться вирусом.

— Он им расскажет.

— Ты бы ему поверил? Пошел бы через тела после его уверений, что это не вирус?

— Здорово, что ты меня в клетке оставил — не пришлось тебе в этом помогать.

На кряже что-то вспыхнуло.

— Они что, в нас стреляют? — спросил я.

— Нет. У беи что-то блестящее в руке — отражается на солнце.

Бея из дома Римлянина вертела в руках мое удостоверение, пуская вокруг солнечных зайчиков.

— Раньше ее здесь не было, — заметил Лако. — Наверное, Римлянин ее прихватил, чтобы продемонстрировать, что она не заразилась — и это не вирус.

— А почему она должна заразиться? Я думал, с археологами была бея Эвелины.

Лако посмотрел на меня, недоуменно нахмурившись.

— Бея Эвелины — служанка, которую Римлянин подарил Эвелине, — никогда не приближалась к Хребту. С чего ты взял, что она была представительницей Римлянина? После того как мы выторговали себе несколько дней, Римлянин нас к своей бее не подпускал: боялся, что мы ее отравим в отместку за то, что он отравил археологов. Нет, он запер ее у себя дома и отправился на север.