Фрэнг Герберт - Создатели небес

— Вы не слишком думаете о зрителе, — сказал Фраффин. Его голос неожиданно посуровел.

По эмпатеатру пронесся беспокойный шепот.

— Мы не должны заставлять зрителя испытывать слишком сильный ужас, — сказал Фраффин. — Только намекните о том, что ужас присутствует. Не навязывайте переживание силой. Позвольте ему наслаждаться им — забавным насилием, смешной смертью. Зритель не должен думать, что это им манипулируют. Это нечто большее, чем кусочек интриги для нашего собственного удовольствия.

Келексель чувствовал в словах Фраффина какой-то невысказанный намек. Явно выраженную угрозу, да. Он чувствовал, что вокруг разворачивается некая игра эмоций, и пытался понять, какая именно.

«Я должен заполучить одного из туземцев, чтобы хорошенько изучить на досуге, — подумал Келексель. — Возможно, только туземцы могут дать какую-нибудь улику».

И внезапно, как будто мысль оказалась ключом к запертой двери искушения, Келексель обнаружил, что разум полностью поглощен мыслями о той женщине из истории Фраффина. Ее имя звучит так экзотически — Рут, рыжеволосая Рут. В ней было что-то от Суби. Эти создания славились эротическими наслаждениями, которые дарили чемам. Келексель вспомнил Суби, которая была у него когда-то. Хотя она, казалось Келекселю, так быстро угасла. Так было со всеми смертными, когда их жизни пересекались с бесконечными жизнями чемов.

«Возможно, мне удастся изучить эту Рут, — подумал Келексель. — Для людей Фраффина не составит труда привезти ее мне сюда».

— Изящество, — сказал Фраффин. — Публику необходимо поддерживать в отстраненном осознании. Считайте нашу историю всего лишь формой танца, не реального в том смысле, в каком реальными являются наши жизни, но интересным отражением, сказкой для чемов. Сейчас все вы должны знать назначение нашей истории. Позаботьтесь о том, чтобы вы все следовали этому назначению с должным изяществом.

Фраффин запахнулся в черную накидку, наслаждаясь эффектностью жеста. Повернувшись спиной к публике, он гордо прошествовал со сцены.

«Это отличная команда, — напомнил себе Фраффин. — Они сыграют роли с отработанной тщательностью. Эта занятная маленькая история останется на пленках. Возможно, она даже будет неплохо продаваться — как нечто отличное от его обычных историй, демонстрация творческого мастерства. Но неважно: она послужит целям, для которых создавалась, даже если всего заведет Келекселя в ловушку. Страх здесь, желание там — и каждый его шаг будет записан операторской группой. Каждый шаг».

«Им так же легко манипулировать, как и туземцами», — подумал Фраффин.

Он вышел через служебный проход за сценой, нырнул в голубое отверстие спускного туннеля, змеившегося вниз за складскими отсеками. Фраффин позволил спускному полю окутать его и увлечь по бесшовным проекциям люков в нежную дымку.

«Этого Келекселя почти можно пожалеть», — думал Режиссер.

Он испытывал столь очевидное отвращение при одной мысли о насилии в межличностном конфликте, но как же он увяз в сетях этого туземного конфликта, когда увидел его на экране!

«Мы так легко отождествляем себя с персональными актами насилия, — размышлял Фраффин. — Можно почти заподозрить, что подобные случаи были в нашем собственном прошлом».

Он ощутил рефлексивное сжатие брони своей кожи, внезапно нахлынувший беспорядочный рой размытых воспоминаний. Фраффин сглотнул и остановил спуск у люка, ведущего в его каюту.

Бесконечность его личной истории внезапно ужаснула Фраффина. Он почувствовал, что находится на краю пугающих открытий, и ощутил страх перед чудищами осведомленности, рыскавшими в вечности, предстоявшей ему. Там было такое, чего он не желал видеть.

Тогда Фраффина захлестнула волна спасительной ярости. Он хотел бы кулаками измолотить эту вечность, чтобы усмирить тайные Голоса, что-то невнятно вещавшие ему. Он почувствовал, что страх еще цепко держит его, и подумал: «Быть бессмертным значит нуждаться в постоянном применении душевной анестезии».

Мысль была такой странной, что страх рассеялся сам собой. Фраффин окунулся в серебристую теплоту каюты, раздумывая, откуда же взялась эта мысль.

Турлоу сидел с трубкой в зубах, опершись локтями о руль припаркованной машины. Поляризующие очки лежали на соседнем сиденье, а он смотрел на вечернее небо сквозь капли дождя, поблескивающие на лобовом стекле. Глаза слезились, и дождевые капли расплывались, точно слезы. Его пятилетний двухместный седан давно требовал замены, но Турлоу приобрел привычку копить деньги, чтобы купить дом… когда собирался жениться на Рут. Он никак не мог избавиться от этой привычки, хотя и осознавал, что цеплялся за нее большей частью из упорной надежды, что прошедший год все еще можно стереть из их жизней.

«Зачем ей понадобилось видеть меня? — подумал он. — И почему здесь, где мы встречались когда-то? К чему теперь такая скрытность?»

Прошло два дня после убийства, но он обнаружил, что до сих пор не может собрать разрозненные события этого периода в единую последовательность. Когда в колонках новостей он находил упоминания о собственном участии в этом деле, то читал эти сообщения, словно что-то написанное о ком-то другом: смысл расплывался точно так же, как капли на стекле перед ним. Турлоу чувствовал, что психотический срыв Джо Мэрфи и яростная реакция общества затронули весь его мир.

Турлоу был очень шокирован, когда осознал, что общество жаждет смерти Мэрфи. Реакция горожан оказалась яростной, как гроза, которая только что кончилась.

«Яростная буря, — подумал он. — Буря ярости».

Доктор взглянул на деревья слева, прикидывая, сколько он сидит здесь. Часы остановились, потому что он забыл завести их. Рут опаздывала, хотя она опаздывала всегда, сколько Турлоу ее помнил.

За это время гроза успела начаться и закончиться. Низкие дождевые тучи пробегали по угрюмому серому небу. Некоторое время эвкалиптовая рощица вокруг была наполнена испуганным птичьим гомоном. Ветер свистел в высоких ветвях, затем пошел дождь — крупными разбрызгивающимися каплями.

Вернулось солнце, низко повисшее над западным краем неба, лаская последними оранжевыми лучами верхушки деревьев. Тяжелые дождевые капли клонили листья к земле. Над землей между шершавыми коричневыми стволами проползали клочья тумана. Стрекот насекомых доносился из высокой травы, что росла на открытых местах вдоль глинистой дороги в рощицу.

«Что они думают об этой буре?» — подумал Турлоу.

Как психолог он понимал, почему обыватели хотели узаконенного линчевания, но видеть такое же отношение со стороны судей было очень неприятно. Он вспомнил о том, какие препоны ему строили, как мешали провести психологическое освидетельствование Мэрфи. Шериф, окружной прокурор Джордж Паре — все власти теперь знали, что Турлоу предсказывал психотический срыв, который стоил жизни Адели Мэрфи. Если они официально согласятся с этим фактом, Мэрфи придется признать душевнобольным, и казнь станет невозможной.