Виталий Севастьянов - Фантастика - 1979

Высоты он никогда не боялся, но при взгляде вниз у него появилось щемящее, сладковатое томление по несбывшемуся полету, и нечто похожее испытывал он и сейчас.

Хотя почему несбывшемуся?

Сноп искр вихрился в зеленоватой глубине, постепенно удаляясь, вытягиваясь в пепельный таинственный коридор.

В него надо было успеть войти прежде, чем он совсем погаснет, и мальчик, прикрыв ладонью глаза, чтобы никто не видел его сомкнутых век, поднялся со своего места.

— Что тебе, Ивин? Я сказал — вопросы на переменке.

— Мне… нехорошо. Можно, я выйду?

— Да, да, конечно. Тебя проводить? Мальчики…

— Нет! Не надо. Я сам.

Дверь-то рядом, вот она уже и за спиной, и шершавенькая шкурка коридорной стены, и сумеречный тоннель, уходящий в непроглядную темноту. Ивик продолжал бесшумно скользить к выходу, не замечая, что давно уже приоткрыл глаза — между притягательной глубиной, манивший его в иллюзорную даль, и этими неосвещенными сводами старинного школьного здания не было больше никакого различия.

Он скорее нащупал, чем разглядел узенькую дверцу запасного выхода — и вот он уже был на набережной.

Обыденность полупустой набережной, которую он видел каких-нибудь сорок минут назад, направляясь в школу, поразила его больше, чем огненное лавовое поле или чернота космического пространства. Но ничего этого не было, а привычно маячил гриновский силуэт одинокой баркентины, примостившейся где-то за неуклюжим морским буксиром и плавучим рестораном. Баркентина принадлежала морскому училищу, расположенному правее, ближе к Горному институту; пепед этим училищем, сурово обозревая плавучие краны завода "Судоверфь", отчужденно томился на гранитном постаменте прославленный мореплаватель, известный Ивику только своей длинной и неудобопроизносимой фамилией, да еще тем, что лихие курсанты-выпускники накануне праздничного прощального вечера обязательно натягивали на его бронзовые плечи форменную полосатую тельняшку.

Пятнадцатый трамвай, подмигивая опознавательным зеленым огнем, словно окривевший кот, промчался к Горному, и только тут смутное беспокойство закралось в душу мальчика. Все было на своих местах. Что же настораживало?…

Он пошел влево, к узкому каньону Восьмой и Девятой линий, откуда, выбрасывая конусы рассеянного света, вылетали одинаково серые в полутьме машины и, прочертив изящный интеграл, которого в школе еще не проходили, исчезали на мосту, превращаясь в безликое множество красных горизонтальных двоеточий. В мерцающей зеленовато-бурой мгле можно было только угадывать, что дальше, за мостом, за третьим его пролетом, должна выситься громада Исаакия, а на этой стороне…

И тут Ивкк понял, что же в этот обычный утренний час было не так.

Темнота.

Кончался первый урок, было никак не меньше половины десятого, а над городом висела пелена тумана. Ивик знал, что ни грозовая, ни снеговая туча не могли дать такой темноты — значит, случилось что-то из ряда вон выходящее; тем не менее никого это не пугало, машины оживленно сновали взад и вперед, деловым шагом двигались прохожие в длинных дождевиках. Он невольно прислушался — говорили о погоде, покупках, работе, и только одно незнакомое слово (кажется, оно звучало как "коррекс" или что-то похожее) поразило его слух.

Недоумевая, но стараясь не привлечь постороннего внимания, Ивик двинулся дальше. Темнота уже не казалась ему такой непроглядной, как в первый момент, — более того, все предметы вокруг как будто бы начали испускать легкое свечение, так что можно было обходиться и без уличных фонарей.

Он прошел еще немного, миновав любимый свой "дом академиков" с черным ожерельем мемориальных досок, на которых невозможно было прочесть сейчас ни одной надписи, с дорической колоннадой, пленявшей его своей трогательной принадлежностью к далеким до нереальности временам, и направился к Академии художеств, напротив которой вздымались из мрака скальные громады сфинксов.

Между тем небо продолжало светлеть, и он вдруг успокоился. Он что-то перепутал. Не было еще никаких уроков, сейчас начало восьмого. Светает. Ему просто взбрело в голову погулять перед школой, а Катет и все его сопространственные миры — утренний сон. Сейчас он забежит домой за портфелем…

Он уже дошел до середины фасада Академии, почти до самого парадного входа, когда стремительно разрастающееся сияние, исходящее откуда-то из-за сфинксов, заставило его повернуть голову.

Это были не сфинксы.

Две зеленоватые, почти вертикальные обрывающиеся книзу скалы расходились конусом, так что в первое мгновение ему даже показалось, что между этими скалами, раздвигая их монолитные края, помещается узкая хрустальная ваза, гигантская даже по сравнению с теми каменными вазами, которые Ивик видел в Эрмитаже. Она была наполнена фосфоресцирующим туманом, подымавшимся узкими струями, чтобы угаснуть у верхнего края. Свечение становилось все сильнее, цепочки легких огней, словно след трассирующей очереди при замедленной съемке, помчались навстречу друг ДРУгу, но, приподнятые вздымающимся туманом, изогнулись кверху и ушли в вышину. Светало все быстрее и быстрее, и тут Ивик разглядел, что по двум сторонам обрыва, на самом краю, застыли две одинаковые и такие знакомые человеческие фигурки и взлетающие огоньки исходят именно от их протянутых друг к другу рук…

За спиной зашуршало — кто-то приблизился стариковской шаркающей походкой и остановился сзади. Ивик, не зная уже чего и ожидать, пугливо обернулся — это был обыкновенный старик в длинном дождевике, как и на всех прохожих, хотя тронутое облаками небо отнюдь не обещало дождя. В руке его была папка… или альбом. Старик закивал ему, может быть, от чрезмерной общительности некоторых пожилых людей, а может быть, у него просто тряслась голова. Ивик на всякий случай тоже кивнул.

Старик воспринял это как приглашение к беседе:

— Когда-то я тоже любил приходить сюда к тому самому моменту, когда солнце входит в знак Близнецов… Правда, приходилось удирать с уроков, но с кем этого не бывает? И я смотрел до последнего мига, сколько выдерживали глаза, пока… Мальчик, но где же твой коррекс?!

Ивик беспомощно пожал плечами, не понимая, о чем идет речь; что-то сверкнуло тусклой медью, и с удивлением, уступающим место ужасу, Ивик успел заметить краем глаза, как в прорези между скалами засветился краешек раскаленного диска, словно по ту сторону Невы не было никаких домов и солнце вставало прямо из воды. Больше ничего он рассмотреть не успел, потому что шуршащая пленка взвилась над его головой и окутала его до самых ног непроницаемой чернотой. Еще он услышал торопливые шаги и потом стук, отчаянный стук, но скрипа отпирающейся двери не последовало, а вместо этого полыхнуло таким нестерпимым жаром, что Ивик перестал что-либо слышать и от страха присел, жадно ловил ртом тот воздух, который умещался под коробящейся пленкой. Воздуха было совсем мало, он жег легкие изнутри.