Михаил Башкиров - Открытым текстом

Ребенок продолжал надрываться. Очередь застыла монолитом.

Наталья Петровна расстегнула верхнюю пуговицу блузки.

Как порой беспомощна память человеческая… И сейчас, хоть убей не вспомнить ни первого дежурства, ни второго, ни третьего — все слилось в один час, в одни сутки — как будто и не снимала ни на минуту наушники и не переставала писать убористые колонки цифр, лишь изредка трогая ручку настройки… А рядом, скорчившись на складных стульях, девчонки перед приемниками, и каждая слушает свою волну, каждая боится потерять своих… А ночью индикатор особенно резок, и свет, падающий от шкалы, линует колонки записанных цифр, и эфир полон помех…

Еще помнится, как, возвращаясь из особого отдела, лейтенант выговаривал свободным от дежурства за плохие записи, — а попробуй успеть за одуряющей морзянкой, которую на слух-то не всегда уловишь. При этом лейтенант проходился в адрес курсов и вспоминал прежний состав полка, почти наполовину оставшийся там, за проливом…

И почему-то врезался в память скакун чистых кровей в белых чулочках и с ослепительным пятном на лбу. Каждое утро и каждый вечер его водили по ипподрому, а возле трибуны всегда стоял усатый генерал в бурке. Лошадь грациозно подымала ноги, встряхивала гривой, поводила хвостом. Она и в последний вечер перед отступлением тоже делала положенные ей круги…

Лейтенант перепрыгнул через перила, сбежал по ступеньками к машине и, запнувшись о растяжку антенны, качнулся всем корпусом вперед, в последний момент поймал ручку открытой двери и заглянул в будку станции.

— Кончайте к чертовой матери! Приказано свернуть РУК! В двадцать три ноль-ноль выступаем!

— У двадцатого связь пропала…

— Я же сказал: сворачивайте, времени в обрез… Где аккумуляторщик!

— Санушкин в роту пошел, в мастерские…

— Мастерские! — лейтенант взобрался в будку, захлопнул дверь. Боец Коржина, получите у старшины сухой паек.

Зинка выключила приемник, не торопясь убрала в ящик столика журнал и карандаш, спрятала наушники. Лейтенант вытащил из угла пустой вещмешок и протянул ей. Она почти выдернула широкие лямки из его рук, плечом надавила дверь и стала осторожно спускаться — и вот ее голова, последний раз мелькнув на фоне закатного неба, провалилась в сумрак.

Наташа, сдвинув наушники, смотрела в проем двери и как будто не могла насмотреться на силуэт трибуны, над которой обвис флаг.

— Что же с конем будет, Натка? — Верочка уронила журнал. — Такой красавец, ну прямо сказочный, — а, Натка?

— Отставить, — лейтенант обернулся на подножке. — Сюсюкать будем потом, выполняйте приказ.

Они успели к школе вовремя. Колонна машин уже начала движение, но по двору все еще кто-то бегал, топоча сапогами и матерясь.

Девчонки прилипли к окошку станции. Колонна казалась бесконечной. Мимо них проплывали темные силуэты, рыча моторами.

В дверь заколотили.

Наташа отбросила щеколду и увидела растрепанную Зинку и ошалелого Санушкина с тугим вещмешком, прижатым к груди.

— Еле нашла этого обалдуя, — Зинка сунула вещмешок в угол.

Санушкин пристроился на скатанный матрац, вытянул длинные ноги, задремал.

— Во время движения соблюдать маскировку, — лейтенант заглянул в будку, хлопнул дверью и побежал в кабину. Под окошком блином мелькнула его фуражка.

— Санушкин, лапочка, подвинься, — Зинка стянула пыльные сапоги. Подвинься, тебе говорят…

Рядом с очередью продолжал плакать ребенок.

— Какие нынче дети пошли визгливые, — особа повернулась к Наталье Петровне, сняла очки.

Наталья Петровна расстегнула еще одну пуговицу блузки.

Глаза особы напомнили ей экран телевизора, когда вдруг пропадает изображение, и ничего, кроме ряби… В ту субботу зять смотрел футбол из-за границы, и рябь то и дело выскакивала на экран.

— Теща, вы почему-то снова перешли на оправдания, — зять оттянул майку и стал разглядывать прыщик на груди. — Может, вас испугал мой тезис о бессмысленности вашей жизни? Успокойтесь — любая жизнь оправдана участием, пусть и едва заметным, в той войне… Четыре бесконечных года — это весомо… Но, скажете вы, после была демобилизация, поступление в горный институт, голодные белые ночи, диплом с отличием, работа в геологоуправлении до заслуженной пенсии, а кроме того, рождение дочки, правда, чуть поздновато, а также успешное накопление благ… Вроде бы не к чему придраться… А вот я считаю, что все это было по инерции… Затянувшаяся передышка… Теперь можно вернуться назад… Вам сейчас кажется, что ничего особенного нет в том, что в юности, как опаленный огнем фундамент, лежит война…

Рябь сменилась заставкой, потом замелькали футболисты, но голоса комментатора не было слышно, а лишь гул трибун.

— Возможно, я и ошибаюсь, и причины вашей рядовой, практически безрезультатной жизни лежат гораздо ближе, и они гораздо проще для понимания, но убедите меня в этом, и тогда уже я начну бояться, так как чувствую неуклонное сползание в кем-то вырытую яму… Если бы я знал, что вместе с Ольгой получу квартиру, дачу, машину и героическую тещу, то, наверное, раздумал бы жениться… Не было бы всего — и я, как нормальный человек, полжизни бы потратил на стабилизацию, которая большинству кажется счастьем… Радовался бы поэтапно своим достижениям… Выход — уехать от вас… Но, во-первых, Ольга никогда на это не пойдет, во-вторых, где найти силы начать на пустом месте, да и зачем начинать, когда результат будет такой же?..

Особа вернула очки на нос. Наталья Петровна взяла сумочку в другую руку — занемели пальцы.

Как выразился зять: рядовая, безрезультатная… Но как подумаешь, что и такой могло не быть…

Как только рассвело, колонна машин, обтекаемая беженцами, встала на перекрестке полевых дорог. Образовалась пробка. Надрывались клаксоны, плакали дети, мычал скот.

Наташа с трудом поднялась на затекших ногах, посмотрела в зарешеченное окошко — черные платки, пестрые косынки, мятые шляпы, плоские кепки, а у самой машины — серые одинаковые лица и нагруженные узлами плечи.

Солнце уже тронуло кромку дальнего леса и трубы ближней деревни.

Все девчонки, полулежа вдоль бортов, продолжали спать. Санушкин, положив белесую голову на плечо Зинки, даже похрапывал.

Наташа открыла дверь, и тут же рыжая корова с отломанным рогом потянулась к ней мордой.

И вдруг среди ровного гула моторов жахнул взрыв.

Наташу отбросило внутрь, дверь с размаху встала на место и посыпалось стекло.

Зинка первой, на четвереньках перескочив через Наташу, бросилась к дверям, которые сами раскрылись, и босиком, прикрыв голову ладонями, мимо рыжей коровы кинулась в кювет, забитый беженцами.

Размеренно грохало, по крыше будки стучали комья земли, стекло лениво выкрашивалось.