Герберт Циргибель - Иной мир

Это предстоящее событие дало толчок даже Массиму. Лечение таблетками подействовало благотворно, он чувствовал себя посвежевшим, спал не так часто и уже то и дело вылезал на несколько минут к ним в сад. После этого сообщения он упорно висел на экспандерах и развивал мускулатуру рук и живота. Джефсон еще раз попытался привести в порядок дисплей, но принимаемое изображение оставалось размытым.

— Это ничего, — сказал он, будучи в хорошем настроении, — когда моя жена будет говорить, я прикреплю ее фотографию к динамику — это хотя бы наполовину телевизионный прием.

Он уже часто показывал фотографии своей семьи и своего домика, сейчас он снова вынул их и сообщил тысячу подробностей относительно них. Массиму тоже пустил по рукам свои фотографии, и, наконец, Седрик вынул фотографию Нанги. Дамар покинул лабораторию. Он якобы хотел записать данные измерений, но он забрался в свою кабину и зарылся в лежанку. Для этого своеобразного, сбитого с толку страстью человека предстоящая связь с Землей не была поводом для радости. Он будет говорить со своим братом. Но единственный человек, который действительно был близок ему и которого он не мог забыть даже в этом бесконечном полете, оставался для него недоступным. Дамар хранил свою тайну; он не испытывал чувства зла по отношению к Седрику и не испытывал чувство триумфа, когда ему удалось его безответственное и непонятное намерение разлучить обоих. В нем было лишь чувство удовлетворения, потому что здесь, в этой бесконечности, она принадлежала ему так же, как и Седрику. Нанга стала его вторым «Я». При мысли о предстоящем разговоре он с горечью осознал, что Седрик оставался связанным с ней даже через это невероятное расстояние.

Он слышал, как Седрик говорил о ней. Ему пришлось выслушать всю историю от пражской конференции и озера Нясиярви. За этим последовали события, о которых он не знал, намеки относительно прогулок в Синтанге, слова, которые разогрели фантазию Дамара. Впервые его оставили спокойствие и задумчивость. Он вылез из каюты и забрался наверх в сад.

— Прекрати же наконец свою дурацкую болтовню! — накричал он на Седрика. — Тебе здесь не кафе звездного городка. Уже несколько дней на тебя больше нельзя положиться.

Седрик удивленно посмотрел на него.

— Ты что, спятил?

— Ступай в свою каюту и займись гимнастикой. По завершению я хочу получить отчет о кислородном обмене.

— Ты мог бы сказать это и поспокойнее, — сказал Джефсон.

— Всему есть свои границы, — ответил Дамар. — Я уверен, что регенерация воздуха не функционирует нормально уже несколько недель. Поэтому и заболел Массиму — я не хочу тоже слечь.

У Дамара были полномочия, и они должны были подчиняться. Но вспышка его гнева была столь неожиданна, что они сначала подумали, что он не в себе.

— Это начинается с головы, — пробормотал Седрик и вылез.

— Почему ты так обругал его? — спросил Джефсон. — Тебе вдруг ударила в голову твоя новая должность?

— Оставь меня в покое, — ответил Дамар и снова полез в свою кабину.

Никто не принимал всерьез странное поведение Дамара, и меньше всех Седрик, который был весь в предстоящем разговоре с Нангой. Если не считать расстройство Дамара, всех окрылило сообщение из центра управления. Их мысли стали ближе к Земле; так в этом приподнятом настроении одновременно крылась опасность, что теперь усилится и тоска по дому. В центре знали об этих трудностях, но они были не таким уж большим злом. Не было никакой другой возможности спасти команду «Чарльза Дарвина». В случае провала все четверо сами были бы предоставлены неопределенной судьбе.

Они могли почувствовать, как о них заботились на Земле и как все были им близки. Но разговор показывал им расстояние, которое отделяло их от близких яснее всех измерительных приборов. Расстояние давно было уже слишком большим для прямого общения. Три минуты и семь секунд требовалось произнесенному слову, чтобы долететь от корабля до станции — и наоборот. На вопросы нельзя было дать прямой ответы. Они должны были произносить заранее подготовленный текст и ждать. В распоряжении каждого для этого неуклюжего общения было тридцать минут. Джефсон вошел в контрольную рубку первым. Камеры на их борту были включены, в ЦУПе могли принимать безупречную картинку с «Кеплера». Они же сами должны были довольствоваться силуэтами, которые вырисовывались на их крошечном экране. Джефсон слушал голос своей жены через наушники. Он иногда смеялся и в промежутках бормотал замечания, не думая о том, что его улыбка и его слова долетят до центра совершенно бессвязно через три минуты. Несмотря на то, что на экране можно было различить лишь слабые очертания, он не сводил взгляда с темного пятна, и то, что было недоступно взгляду остальных, наблюдавших за ним, дополняла его фантазия. Затем он прочел текст, который приготовил заранее, дополнил его ответами и вопросами и передал приветы друзьям и знакомым. В центре управления и на борту разговор записывался на пленку.

Когда Джефсон уступил место Седрику, он сказал с сияющим лицом: «Вы не поверите мне — моя жена каждый месяц получает до сотни писем…»

— Видимо, предложения вступить в брак, — колко заметил Массиму.

— У нее было уже три интервью на телевидении, — восторженно продолжил Джефсон, — а в классе моего мальчика написали сочинение обо мне…

— Теперь успокойтесь! — крикнул Седрик. Он тоже видел на экране лишь тень, и с ним все происходило так же, как с его товарищем. Он слышал ее голос и видел ее перед собой. Нанга сказала: «Седрик, любимый, я вижу тебя совершенно четко, я даже могу видеть твои часы на запястье. Седрик, я ничего не написала заранее, я хотела так много сказать тебе, но сейчас я почти все забыла. Я люблю тебя, Седрик, я люблю тебя… В течение всего вашего полета я переживала каждую секунду. Скоро вы справитесь с этим. Я рада за тебя, Седрик, и за твоих товарищей тоже… Помнишь ли ты еще, что мы однажды написали друг другу? Пространство и время не разлучат нас, никогда… Пожалуйста, скажи пару слово, чтобы я услышала твой голос…

Седрику вдруг стало трудно говорить. Он держал бумажку с текстом в руке, но текст теперь показался ему банальным и глупым. Затем он сказал, что он чувствует себя хорошо, и пожаловался на плохой прием изображения. После небольшого замешательства он добавил: «Со мной происходит то же самое, что и с тобой, Нанга. Все слова стали вдруг пустыми и ничего не выражающими… Я знаю, что ты всегда была со мной, и я часто думаю о реке в Синтанге и о наших походах…»

Когда его слова, наконец, добрались, он уже забыл свои вопросы и замечания. Оказалось невозможным вести нормальный разговор при таких обстоятельствах и совсем не таким образом, как того хотели бы Нанга и Седрик. Нанга спрашивала о своем письме. Когда его ответ дошел, световой сигнал сообщил о завершении беседы. Времени хватало еще на прощание. Пока оно дойдет до Седрика, его место уже займет Массиму, чтобы поговорить со своими родственниками.