Герберт Циргибель - Иной мир

— Это всего лишь зуб, — заверила Соня. Чи стонал.

— Дай мне таблетки, Соня.

Он принял таблетку — уже пятую, но его зубная боль не проходила. К тому же еще угрозы и проклятья Паганини. Жизнь в этой тесноте уже была достаточно тяжелой, сейчас она стала невыносимой. Я не спускал глаз с Паганини; мы опасались того, что он снова может что-нибудь учинить. Бедняга все еще был тенью самого себя. Он словно птица в клетке порхал по космическому кораблю. К тому же он хотел стать птицей, чтобы вылететь и искать своего Рабиндраната. Я больше не мог вынести нытье и бредни и умолял Соню дать ему снотворное. Она показала мне наш запас медикаментов. Если так и дальше пойдет, он скоро закончится. Все же Соня подмешала ему снотворное. Она была больна как и все мы, больна душой и телом. Нервы взбунтовались. Хоть бы случай смилостивился над нами и столкнул бы нас еще раз с каким-нибудь астероидом…

Шестнадцатоемая

Пару часов на борту царил покой. Мы все, кроме Чи, спали. Он снова лезет на стенку. Я не понимаю, как человек может выказывать столько мужества и при мысли о зубном враче ведет себя как самый жалкий трус. Чи забрался ко мне в каюту и сказал:

— Стюарт, я упаковал свои расчеты. Я доверяю их тебе. Если вы будете спасены, передай их в Институт Космических Исследований.

Он говорил с идиотской серьезностью, словно он хотел проститься с жизнью. Но Чи только лишь хотел позволить Соне вырвать у него зуб, ничего более.

— Возможно то, — продолжил он, — что со мной случится инфаркт. Я знал одного, который умер через час после того, как у него вырвали зуб…

Я сказал так же серьезно: «Я передам твою рукопись. Где нам следует похоронить тебя — рядом с Мишей или ты желаешь особенное место? Из сада открывается лучший вид…»

У Чи вырвалось проклятие, он оставил меня. Как давно я больше не слушал музыкальных концертов! Я принес магнитофон в свою каюту и поставил большую де-моль-токкату с фугой. Пьянящая гармония этой фуги, которую было почти невозможно распутать просто слушая, могла быть написана для нас. Я включил аппарат на очень маленькую громкость, но у Сони был очень чуткий слух. Она забралась в мою каюту и тихо слушала. Пара счастливых минут…

Мы сидели рядом, не говоря ни слова. Звуки отдавались в нас эхом словно буря, и я еще никогда так глубоко не ощущал, как в эти минуты, какая необыкновенная сила исходила от этой музыки. Она подрывала все земное, она была даже сильнее природной стихии. Какой великий человек, написавший ее. Я подумал о Паганини, когда он однажды по своей наивности назвал созвездия начальными буквами имени создателя этой музыка.

Соня должно быть переживала нечто подобное. Она переживала, что ее пациент больше не мог слушать такую музыку. Она сидела рядом со мной; я видел ее профиль и я думал: Как она прекрасна. Тяготы этого полета ничуть не сказались на ее шарме. Чи был прав, она сильнее всех нас. Пряди волос спадали на ее лоб. Я уложил их обратно.

— Ты веришь, что однажды мы еще вернемся обратно? — непосредственно спросил я.

Соня медлила с ответом. Затем она покачала головой.

— Нет, Роджер, я не создаю себе иллюзий. Я настроилась на то, что мы никогда не покинем «Дарвин». Так с этим легче справиться. Для нас для всех было бы лучше, если бы мы смирились с неизбежным.

Я сделал вид, будто меня не потряс ее ответ. Она не верила в расчеты Чи и все же вселяла в нас мужество. Откуда она брала такие силы?

— Как можно жить без надежды?

Она засмеялась.

— Есть нечто иное, Роджер. Это уверенность, что жизнь прожита не зря. Люди никогда не забудут про нас. Значит и мы тоже не умрем. Возможно, это тоже что-то вроде религии — но она придает мне больше сил, чем неопределенная надежда. Пока люди живут на Земле, мы будем оставаться среди них. После нас стартуют другие, подчинят планеты интересам человечества. Чи прав, они научатся создавать новую, более высокую цивилизацию и покорять всю Солнечную систему. В этих бесконечных просторах мы указали неизгладимый след, мы, Роджер. Наша жизнь была необычной, но в большом развитии у нее было смысл, как у жизни Джордано Бруно и тысяч таких же, которые в мусоре неведения откопали крошечный осколок правды.

Что мне было ответить ему на это? Я вдруг почувствовал себя незначительным и крошечным. Она пристыдила меня.

— Может быть потом еще раз послушаем фугу?

Я кивнул и положил ей руку на плечи. Мечты наполнили нас обоих.

Я не знаю, сколько мы сидели вот так в каюте, рядом, оторвавшись от пространства и времени; проклятая жизнь продолжалась, и это был снова Чи, вернувший нас обратно к реальности. Что это за мир такой, к котором страдания другого становятся собственной мукой? Он все еще говорил булькающим голосом.

— Я больше не выдержу, Соня, черт с ним с зубом!

— Хорошо, — сказала Соня, — наконец-то ты стал разумным…

— Подожди! — он задержал Соню. — Прежде ты покажешь мне все, да, и объяснишь тоже…

— Да, Чи.

Она хотела уйти, но несмотря на свою боль он еще не закончил свое перечисление.

— У тебя есть хорошее обезболивающее средство?

— Черт возьми, хватит! — крикнул я.

Его это никак не впечатлило. Соня вылезла из каюты.

— Постыдись, Чи!

Он жалобно посмотрел на меня.

— Она не ответила мне, Стюарт. Мои корни растут наискосок, понимаешь ты? В детстве мне два зуба выдернул сапожник — поэтому… Нет, нет, пусть лучше он останется внутри.

Его твердое намерение не продержалось долго. Боли снова привели его к Соне. Наконец, он позволил показать ему инструменты и объяснить все, пока нам будет позволено пристегнуть его ремнями.

Соня сделала ему инъекцию и через пять минут выдернула у него зуб. Мы успокоились.

Двадцать восьмое мая

Паганини кажется успокоился. В любом случае, он больше не шарахается без передышки. Только его слова все те же, и в них постоянно всплывает что-нибудь о смерти. Нам больше нет до него дела. Чи рассчитывает. Он хочет еще раз — уже в сотый раз — рассчитать точку нашей траектории, на которой мы должны катапультировать в космос капсулы. И до этого нам больше нет дела, потому что никто не принимает всерьез его иллюзии.

Гиула теперь редко покидает сад. Он стал флегматичным и немногословным. Он часами смотрит впереди себя, и каждый вопрос нужно повторять, пока он поймет его. Вчера я спросил его, о чем он постоянно думает. Он совершенно без понятия посмотрел на меня.

— Я спросил, о чем ты постоянно думаешь.

— Я ни о чем не думаю, Стюарт.

— Что это — ни о чем?

— Ничего это ничего, нирвана.

— Ты стал буддистом?

Он покачал головой и молчал.

— Скоро мы выстрелим капсулу, Гиула.

— Какую капсулу?

— Зонд с сообщением.

— Гм.

Я сдался. На пути в свою каюту мне что-то полетело в щеку. Сначала я подумал, что Паганини снова бросается в меня вещами. Но на этот раз он не был повинен в этом. Это был маленький болт, который парил здесь. Он был из передатчика; я полгода назад потерял его при сборке. Еще два сантиметра и он залетел бы мне прямо в рот.