Николай Дашкиев - Торжество жизни

— Ну, Степан, а теперь куда? Направо? Нет, дружище, не угадал! Прямо гони, Ванюшка!

Майор внимательно и восхищенно посматривал по сторонам. Шофер поддавал газу, и темп движения ускорялся. Мигали огни светофоров, отставали и скрывались вдали автомашины, пролетали встречные трамваи.

Жизнь кипела. Ярко, совсем по-летнему, светило солнце. Распускались деревья. Запах тополевых почек смешивался с бензиновым перегаром, запахом извести, затвердевающего бетона и хвойным ароматом свежеоструганных досок.

Люди в машине были радостно взволнованы и возбуждены. Майор думал о предстоящей встрече с женой и дочерью, с которыми не виделся пять лет; шофер Ванюшка наслаждался стремительным полетом хорошо отрегулированной машины; Степан переживал радость возвращения на родину.

— Стоп! Ну, вот и приехали, — сказал Кривцов. — Простимся, Степа? Рад бы пойти вместе с тобой, но ты ведь знаешь до Москвы далеко, а у меня всего пять дней отпуска. Ну, да ты, надеюсь, напишешь мне? Пиши, дружок! Мы все очень привыкли к тебе.

— А мне? — поймав Степана за ухо, Ванюшка приговаривал: Чтоб писал да не забывал, чтоб занимался, да не зазнавался! А когда станешь хирургом — чтоб пришил мне новую голову! Красивую! С чубом!

— Ах ты «уникум»! — шутливо отбивался Степан. — Я тебе пришью! Лысую, курносую и задом наперед! — Расхохотавшись, они обнялись.

— Прощай, Ванюшка!

— Прощай, Степа! Желаю удачи!

— А тебе — счастливого пути и счастья в жизни!.. До свидания, товарищ майор!

— До скорой встречи! — Кривцов крепко пожал руку Степана.

Фыркнув сизым дымком, машина тронулась с места. И в этот миг острой тоской свело сердце Степана. Вот и приходится расставаться с милым весельчаком Ванюшкой и с майором, который стал близким, как родной отец. Расставаться надолго, быть может, навсегда… А впереди — неизвестность. И не раз захочется ощутить дружескую поддержку или поделиться радостью. А найдутся ли такие друзья, как эти?

Степан долго махал вслед «газику» фуражкой. А когда машина скрылась за поворотом, потуже затянул пояс на ладно скроенной шинели, подхватил чемоданчик и, сначала энергично, а затем все неувереннее и неувереннее, пошел к массивной дубовой двери Микробиологического института.

Ему открыл высокий седой старик в золотых очках, в белоснежном халате. Глядя куда-то в пространство, он важно спросил:

— Что вам угодно? — но заметив, что паренек совсем оробел, сказал приветливо:

— Войдите!

Степан решил, что это директор или, во всяком случае, какой-нибудь профессор. Но это был швейцар. Внимательно выслушав юношу, швейцар Петрович позвонил по телефону:

— Пусть обождет?.. Минут десять? Хорошо.

За эти десять минут старик успел сообщить Степану, что директора сейчас временно заменяет заведующий вирусным отделом. Петрович рассказал также, что служил еще при знаменитом Илье Ильиче Мечникове и получает персональную пенсию.

Когда электрические часы над полукруглой аркой показали двенадцать, швейцар, в знак особого расположения, сам проводил Степана на второй этаж и открыл дверь кабинета.

Юноша смущенно остановился на пороге. В этом институте все было необычайным: швейцар был похож на директора, а директор…

За большим письменным столом, утопая в мягком кресле, сидела девочка в огромных роговых очках и смотрела так важно и гордо, что если бы не торчащие в разные стороны косички соломенного цвета да не красный бант, Степан в самом деле принял бы ее за директора.

Девочка, увидев незнакомого, тоже растерялась, быстро сняла очки и выбежала из-за стола. Ей, вероятно, было очень неловко, и, чтобы скрыть смущение, она говорила безумолку:

— Вы солдат? Мама тоже солдат. Нет, она офицер. А мы с мамой завтра едем в Сочи. Вы не были в Сочи?

Степан не знал, как вести себя с этой девочкой. Ему порядком надоел ее тоненький щебечущий голосок. Девочка, видя, что он хмурится, умолкла.

В эту минуту в дверях показался человек в белом халате. Девочка бросилась к нему:

— Семен Игнатьевич, вот пришел солдат, он хочет видеть директора… Может быть, вы спросите у него, что ему нужно? — она обиженно надула губки и кивнула в сторону Степана: Он мне не хочет говорить.

Мужчина улыбнулся:

— Э, Галочка, не обо всем можно говорить. А вдруг, это военная тайна?

Все еще улыбаясь, он подошел к Степану:

— Если вам нужен именно доцент Великопольский, придется подождать часа два. Если же… Я секретарь партбюро института доцент Петренко. Может быть, я смогу вам помочь?

Он произнес это просто, как давнишний друг, как человек, которому не впервые приходится решать важные, безотлагательные вопросы.

Степан внимательно посмотрел на доцента. С первого же взгляда ему понравился этот невысокий седеющий мужчина с живыми, умными глазами. Почему-то вдруг показалось, что таким и только таким, должен быть тот советский микробиолог, который первым узнает о чудесном антивирусе профессора Брауна.

— Да, да, я расскажу обо всем. У меня важное государственное дело. Но…

Степан недовольно покосился на девочку. Ее присутствие стесняло — при ней трудно было начать серьезный разговор.

Доцент, видимо, понял его.

— Галочка, передай маме, что я хотел ее видеть. Пойдемте в мой кабинет! — обратился он к Степану.

В кабинете Петренко Степан вынул из кармана ампулу с розоватой жидкостью и листок плотной желтоватой бумаги, положил их на стол и сказал срывающимся голосом:

— Я пробыл в фашистском подземном городе три с половиной года. В этой ампуле — антивирус, средство против всех болезней. Немецкий профессор, который изобрел этот препарат, отдал его Советскому Союзу. А это — страница из рукописи профессора.

Он умолк, ожидая, что скажет Петренко.

Доцент внимательно посмотрел на Степана, задержал взгляд на его седых волосах, подумал, потирая виски, затем решительно шагнул к телефону и взял трубку.

— Антон Владимирович, не можете ли вы прийти ко мне? Очень важное дело. У меня один товарищ… Да… да. Хорошо.

Вскоре за дверью послышались тяжелые, уверенные шаги. В комнату вошел плотный мужчина высокого роста с крупными чертами лица. Из-под распахнутого халата на гимнастерке виднелись медали.

— Доцент Великопольский, — протянул он руку. Затем повернулся к Петренко: — Ну, что у вас за срочное дело?

Степану трудно было произнести только первую фразу. А потом перед ним замелькали картины пережитого, — оставалось лишь описывать, их. Но, даже увлекшись, он с напряжением следил за каждым жестом, за каждым изменением выражения на лицах ученых.

Доцент Петренко слушал молча, не выпуская изо рта давно погасшей папиросы. Великопольский часто переспрашивал то одно, то другое. Степан увидел, что оба насторожились, когда он назвал имя профессора Брауна. Ему даже почудилось, что Великопольский был приятно удивлен, потому что быстро спросил: