Николай Дашкиев - Торжество жизни

Как будто совсем недавно в институт пришел худощавый, большеглазый аспирант Ивлев. Казалось, что не аспирантом ему быть, а сидеть да сидеть на институтской скамье. Но вот уже нет аспиранта Ивлева, а есть доктор медицинских наук, профессор Ивлев, заведующий вирусным отделом Микробиологического института. Молодец!

Научные сотрудники Федорцева и Борейко защитили кандидатские диссертации. Трубицын готовит докторскую. Растет, растет молодежь!

Петренко было приятно, что и он не отстает от молодежи: защитил докторскую диссертацию, написал учебник для вуза, получил звание профессора. Но личный успех казался незначительным на фоне общих успехов института. Особенно радовала работа вирусного отдела: противогриппозная вакцина создана. Это было огромнейшим достижением: десятки научно-исследовательских коллективов страны годами бились над решением этой проблемы, и лишь открытия профессора Зернова да работа Ивлева по изучению изменчивости ультравирусов помогли институту добиться успеха.

Профессор Петренко поднялся и посмотрел на часы. Десять. Надо идти в вирусный отдел на пятиминутку.

Пятиминутка уже началась.

Профессор Ивлев — заведующий вирусным отделомизлагал основные тезисы своей новой книги о происхождении вирусных болезней человека. Тезисы были чрезвычайно интересными, и сотрудники слушали его очень внимательно. Некоторые, видимо, не соглашались с отдельными положениями и что-то записывали в свои тетради.

Профессор Петренко ознакомился с тезисами Ивлева заранее и теперь только наблюдал за людьми.

Вот один из новых сотрудников зевнул, прикрыв рот ладонью, и Петренко подумал, что он пока лишь исполнительный и аккуратный служака, для него наука еще не стала делом жизни. Постепенно и он втянется в общий ритм работы, однако с ним надо поговорить.

Вот доцент Борейко недовольно фыркнул и поморщился. Молодец. Значит заметил недостаточную фактическую обоснованность положения Ивлева о взаимообмене вирусами растительного и животного миров… Вот уже и Ковалев не выдерживает, — сейчас начнется спор.

И спор, действительно, возник.

Петренко ушел только тогда, когда окончилась затянувшаяся пятиминутка. Он был очень доволен. Раньше, когда вирусным отделом руководил Великопольский, этого не было. Великопольский лишь инструктировал, не выслушивая ни возражений, ни советов.

«Правильно сделала партийная организация, что настояла на освобождении Великопольского от заведования вирусным отделом», — подумал Петренко.

Он решил зайти к Великопольскому. Антон Владимирович готовился к защите докторской диссертации о предраковом расположении организмов, и Петренко хотел узнать, как идет дело.

— Ну, Антон Владимирович, как ваши канцерогенные? — спросил Петренко, входя в лабораторию.

— Спасибо. Хорошо. Заканчиваю.

— Вы все один?

— Не хочется отрывать людей, да и работы немного. Опытные данные уже давно получены, сейчас делаю теоретические обобщения.

— Да, Антон Владимирович, вы должны основательно поработать именно над этим. Ваши предварительные соображения, с которыми вы мне разрешили ознакомиться, настраивают меня очень пессимистически. Мне кажется, что они глубоко ошибочны.

— Ну, Семен Игнатьевич. — Великопольский выпустил колечко дыма, отогнал его рукой и улыбнулся: — Ведь эти соображения основаны на достоверных фактах.

— Что ж, факты — основа ткани. Но если эти крепкие нити затканы гнилой пряжей, — гнилой будет вся ткань. Простите, что выражаюсь иносказательно. Следует сказать прямо: происхождение и протекание раковых процессов вы, насколько я понял, объясняете с точки зрения формалистов.

Великопольский, упрямо сжав губы, не ответил, перевел разговор на другую тему, сделав вид, что его не задели слова Петренко, только в глазах мелькнуло пренебрежение.

— Канцерогенные (канцерогенные вещества) — некоторые химические соединения, ускоряющие развитие раковой опухоли у подопытных животных.

«Среды» у Великопольских стали традицией.

Галина, которая обычно подолгу задерживалась в школе, в этот день стремглав мчалась домой. С семи вечера она начинала волноваться, что гости не придут, то и дело посматривала на часы и бросалась к окну. Вглядываясь в темень, она прикрывала лицо руками и прижималась к стеклу так, что ее воинственный носик становился совсем плоским.

Это были ее гости — «Галочкины гости», как говорили все в доме, — и она никому не уступала своей привилегии открывать друзьям дверь, принимать от них пальто и приглашать в гостиную. И хотя она прекрасно понимала, что Степан и Коля приходят не к ней и не ради нее, уже одна возможность сказать подругам в школе:

«Я не могу остаться сегодня, у меня — гости!» — делала ее взрослой в собственных глазах.

Подругам было по пятнадцать-шестнадцать лет и они посматривали на Галину, как ей казалось, несколько пренебрежительно. Ей исполнилось всего лишь четырнадцать, она ни в кого не влюблялась, но, даже не отдавая себе отчета в этом, слегка завидовала Рае, которая была влюблена в учителя физики и под строжайшим секретом рассказывала об этом своим одноклассницам.

Нет, ей вовсе не нравился физик — высоченный блондин с бесцветными и невыразительными глазами. Такого полюбить просто невозможно.

Она думала о длинном физике, о Рае, о любви вообще. Было непонятно: что же такое любовь? Можно любить маму, Славика, бабушку, любить кататься на коньках, любить шоколадные конфеты. Какое-то всеобъемлющее и вместе с тем непонятное слово! В книгах оно звучало торжественно, волнующе.

Вот мама любит Антона Владимировича. Но почему это совсем не похоже на ту любовь, о которой писала Татьяна Ларина?

И Антон Владимирович вовсе не такой, чтобы его стоило любить. Он какой-то чрезмерно рассудительный, холодный, презрительный…

Она запуталась в своей оценке Антона Владимировича. Ей хотелось отыскать какое-то одно слово, которое выразило бы всю сущность ее отчима, но такого слова не было.

Отчим бывал ласковым, но почему-то эта ласковость не привлекала; он иногда сердился, но его гнев не был страшен; он улыбался, когда говорил маме что-нибудь неприятное, и глаза у него при этом становились холодными и злыми.

Вот Степан и Коля совершенно другие. Степан — прямо герой. Сколько он пережил, сколько видел. Но при нем сразу пропадало желание смеяться, хотелось сесть, сложив руки, как на уроке, и вставать отвечая. А Коля… с ним легко, хотя он слишком снисходительно относится к ней — словно к ребенку. Если бы Коля был моложе лет на семь, возможно, с ним было бы хорошо дружить. Однако неизвестно, захотел бы дружить с ней он.

Галина подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрели огромные удивленные серые глаза. Вздернутый нос, худенькие плечи, до чего же противная! А сзади торчали все те же крысиные хвостики соломенного цвета.