Юрий Нестеренко - Приговор

самочувствия я не был расположен к беседам и ехал, полуприкрыв глаза,

чтобы не видеть яркого света. Через два часа неторопливой езды мы без

всяких помех въехали в ворота Тюрьери. Первый же спрошенный на улице

мальчишка указал нам дорогу к гостинице "Золотой фазан" и радостно

умчался с полученным за труды хеллером. Несмотря на драгоценный металл в

названии, цена небольшой, но чистенькой комнаты оказалась вполне

приемлемой, особенно с учетом проявившего сговорчивость хозяина, который

не желал упускать клиентов в эти трудные для путешественников и

владельцев гостиниц времена. Так что вскоре я смог, наконец, растянуться

в постели — не скажу, чтобы блаженно, ибо головная боль и тошнота никуда

не делись, но, по крайней мере, с облегчением.

На следующий день я почувствовал себя уже заметно лучше, хотя и не

до конца — но в любом случае настроен был на сей раз отлежаться как

следует и никуда не спешить. Эвьет это решение полностью поддерживала -

во всяком случае, я не замечал никаких признаков досады по поводу того,

что забота о моем здоровье препятствует реализации неких срочных планов.

По правде говоря, я не расспрашивал ее о дальнейших планах, ибо

догадывался, что случайное стечение обстоятельств, в результате коего

наши действия спасли Карла от весьма вероятного окончательного разгрома,

не заставило Эвелину отказаться от намерения отомстить. Скорее даже

наоборот — она преисполнилась решимости исправить содеянное. Но я не

хотел лишний раз подталкивать ее к этой теме.

На сей раз моя болезнь протекала не так, как когда я подцепил

заразу. Сознание все время было ясным, и я твердо знал, что

выздоравливаю — надо просто-напросто лежать и отдыхать. Само собой,

главной бедой в таких случаях является скука; в первые дни я даже не мог

позволить себе долгих разговоров, ибо от них усиливалась головная боль.

Но вот, наконец, к четвертому дню неприятные симптомы сошли на нет, и

хотя я знал, что вставать мне еще рано, но мы с Эвьет снова могли

беседовать без помех. Она, впрочем, не просиживала со мной все время — я

на этом и не настаивал — а периодически отлучалась в город, и не без

пользы. Так, на четвертый день она привела ко мне оружейника, которому

разрекламировала наши лошадиные доспехи, и я продал их ему пусть и не

так дорого, как надеялся, но все же за довольно неплохую цену. Была у

меня мысль сбыть ему и меч Гринарда, приобретя взамен какую-нибудь

дешевую дрянь вроде той, что я носил прежде, но я все же оставил себе

рыцарский клинок — не столько из эстетических соображений, сколько в

качестве неприкосновенного резерва на будущее. Приносила Эвелина и

новости. В городе говорили, что Ришард с оставшейся у него кавалерией

возвращается в свои родовые земли на севере, и что сам он в бою не

пострадал; грифонцев в окрестностях никто не видел — они, по всей

видимости, тоже уходили к себе на запад, как я и предположил после

сражения. Сам Карл, как мы знали, оставался в Греффенвале — во всяком

случае, иные вести Тюрьери не достигали.

Когда я проснулся утром седьмого дня, Эвьет в комнате не было. Меня

это ничуть не насторожило, тем более что Арби лежал на ее кровати, как и

всегда, когда она уходила в город (расставалась она с ним без

удовольствия, хотя и была вынуждена согласиться со мной, что девочка с

боевым оружием на мирных улицах вольного города выглядит слишком уж

странно — настолько, что может привлечь внимание городской стражи). К

обеду Эвелина не вернулась; я мучался от скуки и досадовал, что не с кем

поговорить, однако по-прежнему не чувствовал никаких опасений, полагая,

что баронесса поела в какой-нибудь городской харчевне или прямо на

улице, купив еду у лоточника. Однако, когда за окнами начало темнеть, а

Эвьет все не было, я понял, что что-то случилось. После заката городские

улицы принадлежат такой публике, с которой лучше не встречаться не то

что двенадцатилетней девочке, а и одинокому взрослому мужчине, если,

конечно, у него нет в кармане огнебоя и он не гений фехтования. И у нас

с Эвьет была твердая договоренность, что она всегда будет возвращаться

до темноты. Я вылез из постели, оделся и спустился с нашего второго

этажа на первый — для начала расспросить хозяина гостиницы.

Я столкнулся с ним у подножия лестницы.

— А, сударь, а я как раз к вам, — приветствовал он меня, протягивая

пакет из скверной местной бумаги. — Ваша племянница просила передать вам

письмо.

— Когда?

— Рано утром.

— Так почему вы делаете это только сейчас?!

— Она просила меня сделать это на закате.

— Она ушла рано утром и с тех пор не появлялась в гостинице?

— По крайней мере, я ее больше не видел.

— Вы должны были мне сказать, — покачал головой я.

— Она взяла с меня слово, что я этого не сделаю. Она очень

настаивала, даже если вы будете спрашивать — он улыбнулся, подмигивая:

уж эти, мол, девичьи секреты!

— Вы что, не понимаете, что она еще ребенок?!

— Она показалась мне очень самостоятельной девочкой. Вы ведь не

возражали против ее прошлых отлучек?

Я окинул его тяжелым взглядом.

— Сколько она заплатила вам за молчание?

— По правде говоря, полкроны, — слегка (но лишь слегка) смутился

он.

Несколько мгновений я стоял и молча сверлил его глазами.

— Ладно, — вздохнул я наконец, — вы их честно заработали.

Быстро поднявшись в номер, я зажег свечу и вскрыл пакет.

"Дольф!

Я должна извиниться перед тобой. Я не лгала тебе и не нарушила

данное тебе слово, но, боюсь, ты все равно решишь, что я поступила

нечестно. Мне очень жаль тебя расстраивать, правда, но я должна была

сделать то, что делаю, и лучшего способа у меня не было. Пожалуйста,

дочитай до конца, прежде чем принимать какие-либо решения.

Ты сам понимаешь, моя цель никуда не делась. Я ждала лишь, пока у

меня появится хороший план и средства, чтобы его осуществить. Ну и еще -

пока твое здоровье поправится достаточно, чтобы ты мог обойтись без моей

помощи. Теперь все, что нужно, сошлось.

Помнишь убитого мальчика из грифонского обоза? Пока ты лазил по

фургонам, я проверила его карманы. И нашла письмо. Удачно получилось -

оно даже не было запачкано кровью. Это письмо Карлу от одного из его

вассалов. Он писал, что посылает своего сына в пажи; как я поняла, Карл

ранее обещал ему, что возьмет мальчика к себе на службу в награду за

заслуги его отца. Сам отец не ехал с армией, а мальчика сопровождал

другой взрослый, отцовский вассал; не знаю, пал ли этот взрослый в бою,

или просто сбежал, бросив ребенка — но, во всяком случае, так я узнала,