Юрий Нестеренко - Приговор

оно и случилось. И нечего терзаться и казнить себя.

Я тщательно закрыл коробку и вновь взял в руку письмо. Да, конечно,

его надо уничтожить, здесь она тоже права. Хотя у меня было искушение

сохранить один его фрагмент; я даже взял нож, чтобы его отрезать. Нет,

не завещание, написанное без свидетелей и нотариуса и не имеющее никакой

юридической силы. Второй постскриптум. В нем не содержалось никаких

тайн, интересных кому-то постороннему. Но… какой в этом смысл?

Перечитывать его ночами, вздыхая и роняя слезы, как какой-нибудь

придурочный герой сентиментальной баллады? Эмоции. Вздор.

Я отложил нож и решительно поднес письмо к тонкому острому огоньку

свечи. Менее чем через минуту от бумаги остались лишь легкие черные

хлопья. Как раз в этот момент в дверь постучали; я вздрогнул. Но это был

всего лишь слуга, принесший ужин (разумеется, после того, как у нас

закончилось кабанье мясо, я заказал доставку еды в номер). Вероятно, он

почувствовал запах только что сожженного документа, но ему хватало

благоразумия не интересоваться чужими делами. После ужина я снова улегся

в изрядно опостылевшую за последние дни, но, увы, все еще необходимую

кровать. Что бы там ни творилось во внешнем мире, я буду отлеживаться

столько, сколько нужно для полного выздоровления. Ибо это разумно и

правильно.

Эвьет, хоть бы у тебя получилось.

На десятый день пребывания в гостинице — именно такой срок я

оплатил вперед — я, наконец, объявил себя окончательно здоровым, сообщил

хозяину, что более не нуждаюсь в его услугах, и с наслаждением вышел во

двор, подставляя лицо все еще летнему, несмотря на середину сентября,

солнцу. Немного размявшись, я направился в конюшню; Верный, которому за

эти дни его денник осточертел, вероятно, не меньше, чем мне — моя

кровать, приветствовал меня радостным ржанием. Полчаса спустя Тюрьери

остался за моей спиной, и я сомневался, что когда-либо увижу его вновь.

Я не имел понятия, куда я и зачем еду, но с тех пор, как я навсегда

покинул Видден, мне было к такому не привыкать.

Начало октября застало меня в пути на юго-восток; я ехал туда,

спасаясь как от наступающей с севера осени, так и, хотя бы в какой-то

степени, от войны. Тот факт, что остатки войск Льва и Грифона теперь не

могли вести активные боевые действия, отнюдь не означал мира и

спокойствия; напротив, услышав о взаимном истреблении "официальных"

армий, особенно активизировались разнообразные банды грабителей, бродяг

и дезертиров, и в прежние времена, впрочем, не дремавшие. По слухам, в

некоторых отдаленных районах, до которых и раньше не очень-то доходили

руки и у Льва, и у Грифона, бандам успешно противостояли некие местные

силы самообороны, чаще всего возглавляемые людьми простого сословия — но

это был тот случай, когда лекарство еще хуже болезни. Меры, которыми

"самооборонцы" поддерживали порядок, отличались жуткой свирепостью, и

чужаку на их землях лучше было не появляться.

Тем не менее, если верить слухам, которые я ловил в трактирах и на

постоялых дворах — а лучшего источника информации все равно не было — в

нескольких юго-восточных провинциях дела обстояли получше. Не хорошо,

конечно, и уж тем более не отлично, но — получше. Объясняли это

по-разному, или не объясняли никак; вполне возможно, что эти слухи

вообще базировались не на фактах, а исключительно на неистребимой

людской вере в наличие "где-то там" мест, где все по-другому и уж,

конечно, гораздо лучше, чем здесь. Тем не менее, я в любом случае

собирался провести зиму где-нибудь подальше к югу, а стало быть — почему

бы и не прислушаться, ради разнообразия, к тому, что болтает простой

народ.

Осень, однако, настигла меня быстрее, чем я надеялся. После жуткого

ливня с градом, от которого я едва успел укрыться на очень кстати

подвернувшемся постоялом дворе, сразу резко похолодало и зарядили

сплошные дожди, уже не столь сильные, но способные вызвать дрожь при

одной мысли о том, чтобы целыми днями куда-то ехать в такую погоду. Я

застрял на постоялом дворе и торчал там уже несколько дней, дожидаясь,

пока промозглая сырая мерзость, наконец, закончится, и можно будет,

пусть и по превратившимся в сплошную жидкую грязь дорогам, ехать дальше.

Причем, вопреки своему обыкновению, бОльшую часть времени я проводил в

общей зале, ибо скряга-хозяин экономил на дровах, и комнаты отапливались

плохо; по-настоящему тепло было только в трапезной вблизи большого

камина. Опять же и узнавать новости (точнее, слухи) здесь было проще

всего. С каждым днем гостей становилось все больше — хозяин, должно

быть, благословлял отвратную погоду, из-за которой мало кто из

добравшихся до его заведения выражал желание на следующее же утро

продолжить путь. Приходилось занимать мое любимое место у камина

заранее.

Был один из этих тоскливых дождливых вечеров. За окнами давно

стемнело; из-за обложивших все небо туч ночь наступала раньше

положенного, и в сочетании с резким похолоданием это создавало

впечатление, что время вдруг скакнуло на пару недель вперед. Я сидел за

небольшим столом возле огня — сидел, как чаще всего бывало, в

одиночестве, несмотря на довольно большое количество народа в зале;

должно быть, было в моем облике нечто, что заставляло посетителей

выбирать другие свободные места — и меня это более чем устраивало.

Послушать сплетни я мог и из-за соседних столов, ибо редко кто в этой

зале считал необходимым понижать голос, говоря с соседом — а уж после

кружки-другой вина и подавно. Передо мной стояла глиняная тарелка с

обглоданными птичьими костями и почти допитый кувшин, где было, конечно

же, не вино, а виноградный сок. Хозяйство владельца постоялого двора не

ограничивалось самим заведением для проезжающих — вино в местный подвал

шло с его собственной винодельни, и пользуясь тем, что как раз была пора

сбора винограда, я попросил подавать к моему столу свежеотжатый сок.

Также я потребовал от хозяина выделить мне персональную кружку, которую

тщательно отмыл сам и всегда забирал с собой в комнату. Трактирщик был,

конечно, удивлен моими предпочтениями, но, если клиент платит за свои

прихоти, отчего бы их не удовлетворить? Я уже давно мог допить остатки

сока и уйти, но, чем ежиться в холодной комнате наверху, предпочитал

сидеть в трапезной и дальше, подперев кулаком скулу и равнодушно глядя

куда-то в сторону двери на улицу.

Дверь скрипнула, отворяясь; дребезжаще звякнул колокольчик.

Очередной неудачник, вынужденный странствовать в такую пору, шагнул