Юрий Нестеренко - Приговор

неприятными. Например, взрыва не произойдет вовсе. Или хуже того — он

произойдет так, что оружие разорвет в руках у стреляющего, поразив его,

а не противника. Причем выяснится это в последний момент, когда уже

поздно будет что-то исправлять. Я принимаю на себя ответственность за

то, чтобы порошок был изготовлен правильно. Но если некие внешние

обстоятельства нарушат мое душевное равновесие, боюсь, я не смогу этого

гарантировать. Мы поняли друг друга? — я пристально посмотрел ему в

глаза.

— Вполне, — герцог спокойно выдержал мой взгляд. — Работайте без

всяких опасений. Я гарантирую вам безопасность.

Не знаю, как я выдержал первую неделю. Если за день мне удавалось

урывками проспать пять часов, это была практически недопустимая роскошь.

Стимулирующие экстракты из трав помогали обманывать организм лишь первые

три дня, а потом… потом, наверное, почти единственным, что удерживало

меня на ногах, была мысль, что Эвьет сейчас приходится еще хуже.

Обычно перед человеком, берущим на себя роль организатора, тем паче

— единоличного организатора, стоит задача сделать весь процесс как можно

проще и логичнее. Моя задача была обратной — сделать производство

порошка как можно более сложным и запутанным, дабы, несмотря на

вовлеченность в дело тысяч работников, никто не смог разгадать секрет. И

при этом, тем не менее, получить быстрый и положительный результат!

Схему я продумал еще по пути в Норенштайн, замок Ришарда, но одно дело

продумать, а другое — воплотить без изъянов на практике.

Вместо трех действительно необходимых мне ингредиентов я затребовал

двадцать. Семнадцать из них были, разумеется, бесполезны и, будучи

добавленными в порошок, лишь сделали бы его непригодным, а посему, после

сложного цикла бессмысленных операций, целиком шли в отходы. По моим

чертежам была создана большая лаборатория, где днем и ночью булькали на

огне жидкости в огромных сосудах, испуская по сложно переплетенным

трубкам едкие и зловонные газы. Лаборатории была выделена особая охрана,

и вообще по тому вниманию, которое я ей уделял, нетрудно было понять,

что именно она является сердцем всего проекта; на самом деле,

разумеется, все протекающие в ней реакции были совершенно бесполезны и

не связаны с реальным производством (газы пропускались через емкости с

ингредиентами, но никак не взаимодействовали с ними). Также по моим

чертежам были построены специальные мельницы, позволявшие дробить и

перетирать твердые субстанции, не видя их; одни приводились в движение

водой, другие — ходящими по кругу лошадьми и ослами. Лишь три мельницы

из девяти мололи то, что нужно, причем периодически я менял порядок,

какому сырью куда поступать. Готовые порошки доставлялись в запечатанных

емкостях и перемешивались еще одним механизмом; хитроумная система

внутренних заслонок, изготовленная уже мною лично в полном одиночестве,

впускала в рабочую камеру лишь те вещества, которые требовалось,

отправляя в отходы остальные, так, что внешний наблюдатель ни за что бы

не понял, что происходит. Я регулярно менял маркировки, так что один и

тот же сосуд, помеченный одним и тем же знаком, сегодня содержал уже

совсем не то, что вчера. Причем этим изменениям, если бы кто вздумал

интересоваться их целесообразностью (хотя перстень герцога и избавлял

меня от лишних вопросов), был придан глубокий смысл: я согласовывал

процесс с фазами луны и каждые шесть часов с озабоченным видом

выслушивал доклад о направлении и силе ветра. Самый вдумчивый аналитик

не вычислил бы системы, связывающей подобные данные с моими решениями.

Ее и не было. Чтобы самому не запутаться во всем этом, я был вынужден

вести записи, но, естественно, шифровал их, в частности, меняя буквы на

цифры и одни цифры на другие.

Параллельно производству порошка было развернуто и производство

оружия. Тут я уже не предпринимал никаких мер по запутыванию процесса:

без порошка огнебой годится в лучшем случае, действительно, в качестве

флейты. Поэтому здесь я без утайки выложил мастерам Ришарда результаты

наших с учителем изысканий. В частности, нами было установлено, что для

повышения дальности и меткости стрельбы ствол должен быть длинным. Мой

огнебой был сделан коротким ради возможности незаметно носить его под

курткой, а также делать несколько выстрелов подряд без перезарядки. Но

для армии требовалось иное оружие, способное разить врага на расстоянии

даже большем, чем длинный лук и арбалет. Не мудрствуя, я нарек его

дальнобоем. Числом выстрелов приходилось жертвовать — четыре длинных

ствола весили бы слишком много, так что дальнобои изготавливались одно-

или, максимум, двухствольными.

К четвертой неделе октября подготовительные работы были, наконец, в

основном закончены, и в арсенал Льва начали поступать первые порции

порошка и первые дальнобои. Герцог лично опробовал новое оружие, в цель

с первого раза не попал, но остался доволен. Собственно, вопрос меткости

стрельбы оставался еще одной проблемой. Нужно было в короткие сроки

обучить пользоваться непривычным оружием тысячи бойцов. Если бы речь шла

о мечах, потребовались бы годы упорных тренировок. Для луков, каждый

выстрел из которых индивидуален — по меньшей мере месяцы. Но дальнобои

отливались одинаково, и заряжались одинаково, одним и тем же количеством

порошка, так что всякий выстрел был подобен прочим; к тому же я

использовал в их конструкции прицельные приспособления, разработанные

еще моим учителем для арбалетов. Вообще именно из арбалетчиков

получались лучшие стрелки-дальнобойцы. Им в наименьшей степени

требовалось переучиваться — всего лишь учесть, что упреждение по

вертикали и горизонтали надо брать меньше, а отдача при выстреле

сильнее. К сожалению, после Ночного Кошмара, как уже окрестили -

неофициально, разумеется — сентябрьское сражение, арбалетчиков в

йорлингистской армии оставалось не так уж много. Тем не менее, дело шло.

Среди недобитых еще рыцарей старой аристократии, правда, находились те,

что брезгливо воротили нос от "подлого оружия", разящего издали и без

разбора — но таких на двадцать первом году войны было немного, да они

нам и не требовались. Их возмущение диктовалось, разумеется, отнюдь не

заботой о грифонских жизнях, а обидой за те самые годы тренировок с

мечом, которые теперь оказывались никому не нужными: с огнебойным

оружием даже почти без всякой подготовки, а уж после недели упражнений -