Марина Дяченко - Vita Nostra

— Есть!

Женя опять поправилась, черты ее лица, как показалось Сашке, огрубели. Она водила карандашом по пустой тетрадной странице, будто не решаясь поднять глаза на преподавателя.

— Очень хорошо, — Портнов откинулся на спинку стула. — Я всех вас поздравляю с началом третьего года обучения. В этом семестре мы вплотную подступим к изучению Речи как многоуровневой системы усилий, изменяющих мир либо удерживающих его от перемен.

Группа «А» третьего курса казалась садом камней. Никто не шевелился. Никто, кажется, даже не мигал.

— Стартовый пистолет прозвучал, известна дата переводного экзамена — тринадцатое января. На экзамене каждый из вас получит возможность применить знания, полученные за два с половиной года, и продемонстрировать практические умения, выстроенные на этом фундаменте. В случае, если вы успешно справитесь с испытанием — а я уверен, что так оно и будет — вам предстоит радикальная смена способа существования: вы получите возможность стать частью Речи… Что, Павленко?

— Мы будем ее практически использовать? Пользоваться Речью?

— Нет, — Портнов глядел на Лизу поверх очков. — Речь будет пользоваться вами. Есть еще вопросы?

Егор стоял перед щитом с расписанием. Скособочившись, прижав к груди правую руку, иногда покачиваясь, будто теряя равновесие — и в последний момент удерживая его снова.

— Как дела? — спросила Сашка без всякой задней мысли.

Волосы Егора, выгорев на солнце, стали еще светлее. Глаза — темно-карие — еще темнее и глубже. Он долго смотрел на Сашку, та уже потеряла надежду на ответ — но Егор разлепил губы.

— Я был на практическом занятии. Вот только что.

— Получилось?

— Ты была права, — сказал Егор. — Слушай… мне страшно.

— Ерунда, — сказала Сашка. — Учись, и ничего не бойся. Выучишься, сдашь экзамен, получишь диплом, сделаешься Словом. Может быть, даже фундаментальным понятием, говорят, это почетно…

— Я глагол, — сказал Егор.

— Что?!

— Мне сказали… Ирина Анатольевна… что я глагол в сослагательном наклонении. Я — если бы . Понимаешь?

— Да, — сказала Сашка. — Крутая у ваших методика. Наши преподаватели до последнего тянули, ничего не объясняли.

— Но я ничего не понял, — сказал Егор. — Если бы я купил тогда лыжи — все было бы по-другому?

Сашка отступила на шаг:

— Наверное, нет. Понимаешь…

И замолчала.

Явилась толпа первокурсников, потрясенных первым занятием. Молча встали вокруг, не решаясь подступиться к щиту поближе, не решаясь обойти страшненького калеку-второкурсника — и Старшую Студентку, с виду обычную, но тем более пугающую.

— Я тоже глагол, — сказала Сашка. — Но я — в повелительном наклонении. Наверное, у нас все равно бы…

И снова замолчала. Не хотелось продолжать разговор в круге перепуганных детей. И не было смысла его продолжать — про «кольцо», на которое ее «подсадил» Фарит Коженников в педагогических целях, она никогда не рассказывала никому — кроме Кости.

— Эй, вам чего? Расписание переписать? Тогда давайте, переписывайте, сейчас звонок на пару, знаете, что будет, если опоздаете?!

Зашуршали карандаши. Зашептались девочки. Сашка взяла Егора за рукав и отвела в сторону; они оказались в тени бронзового всадника, но Сашка не торопилась разжимать пальцы.

— Понимаешь, Егорка, собственный опыт, он… средство индивидуального пользования. Когда что-то понимаешь, знаешь наверняка, но не можешь объяснить другому человеку, у которого просто нет такого опыта… Очень неприятное чувство. Воображаю, как мучалась эта самая Кассандра.

— Не понимаю, — сказал Егор. — Я туго соображаю… после лета.

— Это пройдет… Все пройдет, по большому счету. А где эта девочка, Ира, у которой я занимала свитер?

— Провалила сессию.

— Как?!

— Провалила специальность. Три раза пересдавала. И не сдала. Где она сейчас, как ты думаешь?

— Там, где Захар, — глухо ответила Сашка.

— Кто это?

— Ты не помнишь… Егор, сам-то ты как? Как себя чувствуешь после… всего? И что у вас за препод по введению в практику, нормальный?

— Ты говоришь, будто ты моя мать, — сказал Егор.

Сашка грустно улыбнулась:

— Это плохо?

— Это странно… Но если мы слова, у нас все равно не могло быть никаких отношений.

— Кроме грамматических, — Сашка натянуто улыбнулась.

Егор опустил глаза:

— Прости меня. Когда я еще был человеком… я был не прав.

Все они передо мной виноваты, все признали свою вину, и я сижу теперь в их признаниях, как в шоколаде, мрачно думала Сашка, валяясь на кровати у себя в комнате и пролистывая текстовой модуль. Она научилась проглядывать параграфы, скользить по верхам, не углубляясь в скрежещущий словесный хаос. Это не заменяло вдумчивого изучения, но пользу приносило несомненную. На параграфы не было наложено столь строгого ограничения, как на упражнения Портнова и «пробы» Стерха; Сашке позволено было хоть весь учебник прочитать до конца, что она сейчас и проделывала со сдержанным удовольствием. Иногда в такие минуты ей виделся совсем рядом, над головой, красиво изогнутый фрагмент укрывающей планету сферы; серая, дымчатая, она кишела идеями и смыслами, образами, обрывками и целыми впечатлениями. Все было случайно и все было взаимосвязано, казалось, только протяни руку, возьми свежий смысл, осознай, пойми — и все переменится, мир переменится тоже…

Отсюда черпают гении, думала Сашка почти без зависти. Сами не понимают, как, интуитивно; руку протяни — и вот она, идея…

До первого в году занятия со Стерхом оставалось десять минут. Сашка захлопнула книжку, бросила в сумку. Проверила, на месте ли ручка и карандаш.

Со вздохом надела на шею розовый футляр с телефоном. Заперла дверь, вышла на улицу, прошла два шага к институту…

И остановилась, будто влипнув ногами в булыжник.

Мама шла по улице Сакко и Ванцетти. Оглядывалась, всматривалась в номера домов. Сашке целую минуту хотелось верить, что это ошибка, по брусчатке идет похожая на маму, но совершенно чужая женщина…

Два разнополюсных мира сошлись. Торпа, институт, Сашкино перерождение, слова и смыслы. Мама, дом, прежняя человеческая жизнь. Они, прежде никогда не соприкасавшиеся, наложились теперь друг на друга, и у Сашки ломило виски при мысли, чем эта встреча может закончиться.

Ее первым побуждением было бежать к маме через улицу, орать, ругаться, выкрикивать в лицо: «Уезжай! Уезжай отсюда!» Сашка сдержалась; вторым побуждением было спрятаться. Нырнуть, как страус, головой в песок. Когда она одолела и этот соблазн, оказалось, что делать-то нечего. Сашка не знала, как поступить, а время до начала занятия сокращалось и сокращалось, Стерх будет ждать ее через семь минут… нет, уже через шесть…