Марина Дяченко - Vita Nostra

Валентин опять покосился на маму, но та не ответила — смотрела на Сашку, подперев щеку кулаком.

— С тех пор, как я живу на квартире, — сказала Сашка, чтобы оборвать неловкую паузу, — у меня вообще все здорово. Высыпаюсь. Там такая красивая мансарда, цветы в ящике, даже маленький камин есть, не декоративный, а рабочий, и зимой я его буду топить.

Она прикусила язык на этот раз очень чувствительно.

— Когда это — зимой? — спросила мама. — Ты ведь на зиму там не останешься, ты переведешься из Торпы?

— Ну да, — быстро сказала Сашка. — То есть… Это ведь еще обсуждается, так? Меня могут не зачислить здесь, или… еще что-то.

— Я думал, это решено, — сказал Валентин.

— Да, но всегда бывают случайности. Мало ли что может произойти, — Сашка в замешательстве раздавила ложечкой кусок торта на блюдце. — Вдруг какой-то шишке как раз захочется перевести на третий курс своего родственника. Например. А мне не останется места. Это ведь не так легко все происходит?

Мама молчала.

— Ты не хочешь уезжать из Торпы? — вкрадчиво спросил Валентин.

— Ну… — Сашка судорожно проглотила кусочек торта. Не время, не время для этого разговора, так хотелось посидеть спокойно и не думать о грустном, так хотелось оттянуть объяснение на потом…

— Ну… вообще-то… мне в Торпе лучше. Отношения сложились с ребятами… и с преподавателями. Неформальные. Повышенная стипендия… Я уже молчу про квартиру… Ну, в общем, там я звезда, а здесь буду собачий хвост.

Мама молчала. Сашка не решалась поднять глаза.

— Ты не преувеличиваешь? — спросил Валентин.

— Нет, — Сашка провела пальцем по краю чашки. — Я, конечно, скучаю, хочется жить с вами. Но я привыкла за два года… А учеба есть учеба. Мне уже девятнадцать лет. Жалко все начинать сначала.

— У тебя там мальчик? — Валентин ободряюще улыбнулся.

Сашка заколебалась. Представлялся удобный случай соврать. Любовь — это то, во что они поверят.

— Ну… Как вам сказать. В общем-то, да…

— А как, ты говорила, называется твоя специальность? — Валентин искоса взглянул на маму.

— Преподаватель философии, — эту ложь Сашка придумала заранее. — И теории культуры. В колледжах. В средних специальных… заведениях.

— Разве ты этого хотела?

— А что? Нормальная специальность. А еще, может, меня оставят в аспирантуре, — Сашка старалась теперь говорить небрежно и вместе с тем уверенно.

На кухне сделалось тихо. Так тихо, что сделался слышен шорох пузырьков, поднимающихся в бокалах с недопитым шампанским.

— Понятно, — глухо сказала мама. — Спокойной ночи, я ложусь.

Она встала и вышла из комнаты. Сашка сидела, глядя на недоеденный торт.

Она открыла глаза. Мама стояла в дверях ее комнаты неподвижно и молча.

— Мама?!

— Ш-ш-ш… Я тебя разбудила?

— Нет, — сказала Сашка автоматически. — Что случилось?

Мама сделала шаг. И еще один — короткий. Как будто не решалаясь подойти.

— Ничего не случилось… Я вставала… Не хотела тебя будить. Спи.

Она повернулась, чтобы уйти. Снова остановилась в дверях.

— Мне тут приснилось… Помнишь, как мы катались на лодке?

— На какой лодке? — Сашка приподнялась на локте.

— На лодке по озеру… Не помнишь? Были такие весла, ярко-желтые, пластмассовые…

— Нет. Который час?

— Половина первого. Ты и не можешь помнить, тебе было года три… Все, все, спи, я ухожу.

И она вышла, прикрыв дверь.

Сашка перевернулась на спину. На лодке… Она прекрасно помнила себя в три года, помнила шкафчики в детском саду, помнила карусель в парке…

Лодки не было.

Наверное, маме в самом деле приснилось.

В половине третьего ночи, так и не уснув, Сашка на цыпочках прокралась на балкон. Пробралась между полотнищами подсыхающих покрывал и пеленок. Остановилась на свежем ветру. Перегнувшись через перила, наклонилась вниз.

Ей осталось два дня дома, но мама еще об этом не знала.

Сашке очень хотелось войти к ней в комнату, обнять маму и заплакать. Так захотелось, что она даже сделала шаг.

А потом остановилась.

Посмотрела вниз. Легко перемахнула через перила балкона и села, свесив ноги вниз. Розовый телефон остался в комнате, на ковре рядом с кроватью, и Сашка знала, что не спрыгнет, не полетит, не поднимется над городом… Хотя вечер теплый, от земли поднимаются восходящие потоки, и там, наверху, воздух куда чище и свежее, чем здесь, на балконе.

Ей было жалко маму. По большому счету, плевать на Валентина, да и вряд ли он так уж расстроился Сашкиному решению… А маму было так жаль, что Сашка не могла дышать. Болели ребра.

Она прикрыла глаза. Нет, не полетит, не соблазнится. Но разве ей запрещено отпустить в полет свою маленькую проекцию? Отражение Сашки Самохиной в зеркале августовской ночи?

Она не успела решить, запретно ли ее действие. Все случилось само собой. Она сидела, вцепившись в перила балкона, и она поднималась все выше над ивами; улица тянулась желтой линейкой, фонари горели через один. Окнами распахивались рекламные щиты, ярко, даже резко, освещенные. Сашкина тень легла в дрейф, медленно выписывая в небе круг за кругом.

«Я сижу на балконе и не летаю. Ничего не изъявляю и не читаю запретных книг. Не пробую лишних треков. Я ничего не нарушаю…»

Внизу темным пятном лежал парк. От него поднимался запах травы и свежести — Сашка чуяла его раздувающимися ноздрями. Притормозила, желая подольше оставаться в этом потоке: вонь разогретого асфальта и застоявшихся выхлопных газов душила ее, привыкшую к чистому воздуху Торпы.

Август. Море звезд. Тусклый, припорошенный пылью город внизу. Одна из многочисленных теней вечного Города, который умирает и возрождается каждую секунду. Сашкина тень кружила и кружила, а сама она сидела на балконе, будто загипнотизированная светом далеких огней.

Она — Слово; она глагол в повелительном наклонении… еще нет… еще человек… но почему она тогда летает?!

Улыбка маленького Валечки.

Он тоже слово. Мама говорит ласково: «Солнышко»…

А кто-то говорит: «Дурак, сволочь, бестолочь!»

И будет так.

А кто-то говорит — «Вставай! Уже полвосьмого!».

А кто-то говорит: «Уйди».

Бывают слова — полова, мусор, и они превращаются в ничто, едва прозвучав. Другие отбрасывают тени, уродливые и жалкие, а иногда прекрасные и могучие, способные спасти погибающего. Но только некоторые из этих слов становятся людьми и тоже говорят слова. И у каждого в мире есть шанс встретить того, кого он сам когда-то произнес вслух…

Начинался рассвет.

Сашка сидела на перилах балкона, как попугай на жердочке, и смотрела прямо перед собой неподвижными глазами.

— Когда ты думаешь быть в Торпе?

— У меня завтра вечером поезд.

Ответ вырвался с подозрительной легкостью. Кажется, Сашкина тень все еще парила над городом и парком, в то время как сама она сидела на кухне, намазывая маслом ломоть белого хлеба.