Марина Дяченко - Vita Nostra

Вот второкурсник Дорофеев. А вот и его вложенная сущность. Как письмо в конверт. Получите и распишитесь.

Руки Егора дернулись в ее руках:

— Сашка…

— Не бойся, — сказала она мягко. — Идем, уже пора идти… Уже полдесятого… Как время пролетело! А два полена до сих пор горят… Идем, ничего. Я повелеваю. Я велю.

С тех пор, как закрылась дверь, прошел час. Потом другой. Студенты выходили по одному, по двое, кто-то сразу закуривал, кто-то кидался кому-то в объятия, кто-то хохотал, не переставая; постепенно становилось шумно, второкурсники гонялись друг за другом по коридору: «О чем поют воробышки в последний день зимы? Мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы!»

Егор вышел последним. Покачнулся. Схватился рукой за стену.

— Ну?!

Он шагнул вперед и обнял ее. Покачнулся, держась за Сашку, как пьяный за дерево. Сашка, стиснув зубы, покрепче уперлась ногами в пол.

— Как ты это сделала? Как ты это смогла? Как?!

По его небритым ввалившимся щекам катились слезы.

— Ты смогла… Ты… спасибо тебе. Спасибо тебе. Спасибо.

Однокурсники Егора медленно стягивались вокруг, становились кольцом. Сашкин «якорь», установленный в «сейчас», приближался с каждой минутой, и она вдруг с ужасом поняла, что не знает, как выбраться из петли. Время — понятие грамматическое; через несколько минут Сашка опять выглянет в окно и увидит Егора, сидящего на ступеньках между каменными львами. И все опять повторится сначала, только на этот раз Сашка, раздерганная и измученная, не сможет повторить своего подвига и Егор опять провалится… И опять провалится… И опять…

— Все хорошо, — прошептала она. — Тебе надо отдохнуть. Иди, умойся…

В ее ласковом голосе была власть над Егором. Он выпрямился и, в последний раз стиснув ее ладони, побрел сквозь толпу однокурсников по коридору, по направлению к мужскому туалету. Сашке не надо было смотреть на часы, чтобы чувствовать приближение «якоря».

Открылась парадная дверь. В холл вошел Стерх; на длинных полах его черного пальто таяли снежинки.

— Здравствуйте, Николай Валерьевич.

— Здравствуйте, Александра. Поздравляю, вы в кольце с вариациями. В старые времена так наказывали непослушных рабов.

Сашка молчала. Все, что произошло за последние несколько часов (или минут?), отняло у нее столько сил, что она была готова упасть — или расплакаться.

— Я шучу, — сказал Стерх тоном ниже. — Возьмите бумагу. Сосредоточьтесь. Если сумма реальностей выражена через сослагательное наклонение, то, выходя из петли, мы должны прежде всего определить актуальную реальность — текущую, выразить ее через повествование и зафиксировать приказом. Живо! Ошибешься — пишу докладную.

На другой день, двенадцатого января, Сашка вынесла елку на улицу и укрепила ее в сугробе напротив каменных львов. Елка стояла, как живая, и ветер шевелил гирлянду из золотой мишуры.

Консультация, проводимая Портновым и Стерхом, началась в полдень и закончилась в два. Сашка вернулась из института, легла поверх одеяла и неожиданно для себя заснула.

Ей снился Захар. Он сидел в подземелье, заваленном золотыми монетами с округлым знаком на аверсе. Во сне он увидел Сашку и обрадовался ей. «Ты тоже здесь? Здорово… Мне скучно одному. Я сижу здесь тысячу лет и чищу слова от налипшей грязи. Помоги мне».

И Сашка села — во сне — рядом с Захаром, взяла у него из рук маленькую влажную тряпку и принялась чистить, одну за другой, тусклые монеты. «Ноль» на аверсе менялся от ее усилий — на пятерки, десятки, восьмерки, а когда восьмерки валились на бок — Сашке виделся знак «бесконечность»…

«Давно ты здесь?» — спросила она у Захара. А тот ответил: «Здесь нет четвертого измерения. И третьего нету тоже». И Сашка увидела, что и монеты, и Захар, и она сама нарисованы на плоскости, и время на картине не идет…

Она проснулась, когда было уже темно. За окнами валил снег. Где-то на Сакко и Ванцетти поскребывала лопата дворника.

До экзамена оставалось меньше суток.

Вечером Сашка попрощалась с хозяйкой и позвонила маме. Ребенок, Валечка, снова был болен, а Валентин уехал в командировку и до сих пор не возвращался. Мамин голос звучал тонко, отрешенно, как из другого мира. «Все будет хорошо», — сказала Сашка, прекрасно зная, что мама ей не поверит.

Чемодан был собран почти наполовину. Сашка подумала, что понятия не имеет, где придется его распаковывать и придется ли вообще. И с удовольствием осознала, что эта мысль нисколько ее не пугает.

Она собрала мусор — старые черновики, конспекты, обрывки бумаги — и в последний раз растопила камин. Исписанная бумага горела плохо.

Кто-то позвонил в дверь. Сашка увидела в окно Фарита Коженникова — и первый раз в жизни не испугалась.

Он вошел. Огляделся. Сел верхом на стул. Сашка еще не закончила с уборкой, кое-где валялись полиэтиленовые кульки, в углу стояли веник, совок и швабра.

— Готова к отбытию?

— Фарит, — сухо сказала Сашка. — У меня очень много дел. Если вы хотите сказать что-то важное — говорите. А если нет… Сами видите — я здесь не гуляю.

Он покачнулся взад-вперед:

— Важное… Пожалуй. Как ты думаешь, кто из твоих однокурсников отказался бы от экзамена, имей они такую возможность?

— Все.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Мы, конечно, можем друг друга подбадривать, мы уверены в успехе… Мы — слова, мы должны прозвучать, реализовать наше предназначение… Но если бы кто-то мог ускользнуть, удрать, смыться безнаказанно — улетел бы со свистом, только пятки засверкали.

— И ты?

— Что — я?

Коженников поправил дужку очков на переносице:

— Как твой куратор, я официально предлагаю тебе освобождение от экзамена. Освобождение от учебы в институте. Официально. По схеме «Это был сон».

Горел огонь в камине. Догорали старые конспекты, бумажки, черновики; Сашка сидела у стола — очень прямо.

Прошла минута.

— Вы пошутили?

Он снял очки. Сашка встретилась взглядом с его обыкновенными, даже заурядными карими глазами.

— Нет.

— Фарит, вы издеваетесь?!

— Нет. Скажу сразу: никто из твоих однокурсников не получал такого предложения и не получит.

— А почему я…

— Потому что.

Сашка стиснула пальцы. Секунду назад она была уверена в себе, спокойна, даже отрешена… Секунду назад она была взрослая, лишенная страха, прямо глядела в лицо судьбе…

— Тебе снова будет шестнадцать лет. Все, что было позже, окажется сном и забудется.

— Это невозможно.

Он ухмыльнулся.

Сашка смотрела на него. Его лицо расплывалось перед ее глазами. Сашка давно не плакала. Она забыла, как плачут. Она не верила, что накануне экзамена что-то способно так сильно ее потрясти.

— Думай. «Это был сон». Скажешь — и проснешься. Там же. И ничего не повторится. Меня не будет. Не будет института. Поступишь на филологию… если не провалишься с первого раза. Ну, решилась?