Игорь Колосов - Идущий

Квартал, где находился нужный дом, оцепили, хотя это не бросалось в глаза. Здесь не ощущалось настоящего спокойствия, но и не было напряжения, какое возникло, если бы горожане знали истину. Суету вокруг дома могли вызвать десятки различных причин. Например, хозяева совершили какое–то преступление, или наоборот преступление совершили против них.

И всё–таки подобных мест становилось больше и больше. Гвардейцев пока хватало, но всё могло измениться в самое ближайшее время.

— Выводи его, — приказал Флек.

Булох, Шрам и Камень неуклюже топтались на одном месте. Гвардеец, стоявший у порога дома, с опаской посматривал на Флека. И с надеждой: не сменят ли его прямо сейчас?

Из повозки появился мальчик. Гурин поддерживал его. Левую ногу ребёнка охватывала цепь, второй её конец Гурин намотал на свою руку. Цепь была тонкая, едва ли не ювелирной работы, но разорвать её не смог бы и взрослый, не говоря о ребёнке. Мальчик зажмурился после тёмной повозки, и Гурин подтолкнул его. Тот не сопротивлялся. Позволил подвести себя к дому. Флек хотел сказать ему что–нибудь, объяснить, что мальчика просят всего лишь вылечить человека, в конце концов, он ведь делал это раньше и не может пройти мимо чьей–то беды, но так не сказал ни слова. Флек почувствовал, что это — лишнее. Мальчик преобразился, и его явно потянуло к дому.

Как и большинство домов Города, дом был добротный, из камня, с широкими окнами и остроконечной крышей, крытой черепицей. Крыльцо высокое с пятью ступеньками. Дом располагался в южной части Города, в нескольких кварталах от Южных ворот. Мальчик неловко взобрался на крыльцо, замер на секунду, шагнул вперёд. Гвардеец уже раскрыл дверь. Гурин, стараясь, чтобы цепь не натянулась и не мешала мальчику, двигался следом.

На пороге он остановился. Цепь натянулась. Гурин оглянулся назад, посмотрел на Флека. Гурин не хотел входить в дом, об этом говорил его взгляд.

Флек смотрел ему прямо в глаза:

— Ступай, ступай. С мальчиком это не опасно. Поверь, кроме тебя я никому не могу его доверить.

Гурин ничего не сказал. Он почувствовал, что натянувшаяся цепь заставила ребёнка остановиться, и переступил порог.

Запах в доме был сладко–горьким. Смесь противоположностей, где одно беспрерывно выталкивало другое с переменным успехом. Дини не слышал прежде подобного запаха. И он сразу понял, что это запах той болезни, о которой говорили воины Правителя.

Запах болезни без названия.

Как только мальчик осознал это, он почувствовал, что его ожидает самое тяжёлое препятствие для его дара. То, что притаилось в этом доме, являлось не просто болезнью, это была живая сущность, хотя её нельзя было назвать разумной в человеческом понимании. В каком–то смысле эта сущность также осознавала, что явился кто–то, кто в силах нанести ей урон. С одной стороны в сотнях иных домов, где за последнее время побывал Дини, пахло хуже, пахло безысходностью и тяжело пораженной плотью, и в первый момент казалось, что здесь ситуация менее опасная, но мальчик не обманулся. Та сладковатая составляющая, казалось, была подброшена специально, чтобы усыпить человеческую интуицию и обоняние. Не будь этого, запах стал бы непереносимым, стал бы откровенным сигналом того, что здесь уже поставила свою печать сама смерть.

Когда цепь натянулась, и он остановился, мальчик не обернулся, чтобы узнать, в чём дело. Его мысли, чувства были направлены на изучение обстановки в доме. Воины Правителя сами привели его и вряд ли остановят в последний момент, чтобы вообще не дать что–либо сделать.

Цепь вновь ослабла — в дом вошёл тот, кто вёл мальчика. Дини сделал вперёд ещё пару шагов.

В доме находился лишь один человек — молодая женщина лет двадцати пяти. Остальных членов её семьи либо убили, либо просто изгнали. И она осталась одна, без малейшей надежды, без поддержки. Просто лежала на кровати — даже когда силы ещё были, её не выпустили из дома гвардейцы. После того, как приходил полный человек, по виду богатый лекарь, потоптался с сумрачным лицом и, ничего существенного не сделав ей, ушёл, она поняла, что обречена. Возможно, поэтому её и не выпускали из дому. В самом деле, куда ей идти? Уж если умирать, то хоть в собственном доме.

Дини подошёл ближе. Он ощутил, как нечто концентрируется вокруг женщины, уплотняется, как невидимый дым, пространство которого вдруг начало сжиматься. Женщина, казалось, высыхала изнутри. Кожа сухая, без малейших повреждений, но она опадала, словно плоть под ней таяла. Она то ли дремала, то ли лежала с закрытыми глазами, но стоило цепи, что держала мальчика за левую ногу, один раз тихонечко звякнуть, женщина открыла глаза и посмотрела на ребёнка.

Она ничего не сказала, вообще никак не отреагировала внешне, но Дини почувствовал, у неё вспыхнула надежда. Может, она наслышана о мальчике, идущем через Все Заселённые Земли, может, догадалась, что, раз незнакомого ребёнка пропустили к ней, в этом должен быть смысл.

Дини опустился на колени перед кроватью, на которой лежала женщина. Цепь снова звякнула. Женщине стало неудобно смотреть на мальчика, нужно было слишком сильно косить глазами, и она направила взгляд в потолок. После чего беззвучно заплакала. По–видимому, это вызвало у неё боль, и она заставила себя замереть, закрыла глаза.

Так даже лучше для Дини, её взгляд не отвлечёт. Мальчик помедлил, ощущая, как концентрация неистовства чего–то невидимого, крепнет и крепнет, после чего потянулся к телу женщины ладонями вперёд. Как делал это уже не раз.

Руки не достигли женщины. Казалось, её тело удаляется одновременно с движением Дини. Мгновение в душе свирепствовал страх, родивший сверхбыстрый образ, как Дини тянется и тянется к больному, но никак не может его достать. Мальчик, протестуя, подался вперёд всем телом, и его ладони, наконец, ощутили тело женщины. Кожа прохладная, как будто остывает с каждой минутой. В общем, так оно и было.

Налаживая контакт с больной плотью, Дини приложил руки поудобней. И тут же отдёрнул их. Казалось, в его кожу впились горячие угли. Это было тем более странно, что кожа женщины не только не была горячей, её даже нельзя было бы назвать тёплой. Мальчик решил, что ему показалось, и снова приложил руки.

Тот же результат. Он не ошибся. Ему было по–настоящему больно. Похоже, та живая сущность, что поразила женщину, отгоняла Дини. Отгоняла таким способом, доставляя ему боль.

Мальчику захотелось плакать. Он едва сдержался. Возможно, из–за стыда перед женщиной. Впервые он не мог помочь больному, и этот удар был гораздо серьёзнее, нежели ноющие от невидимого ожога руки. Он не удержит руки достаточно долго, чтобы освободить человеческое тело от болезни. Может, минуту, несмотря на обжигающую боль, он и выдержит, но не больше.