Сергей Палий - Чужой огонь

– Это невозможно, – промолвил наконец Герасимов, закончив ввод данных. – Это просто-напросто невозможно посчитать в уме.

Торик вновь открыл глаза и уставился в обзорное стекло, где сейчас виднелись звезды и косо освещенный солнцем бок гигантского «Конкистадора II».

– Он что, очень сложные расчеты выдал? – спросил Егоров.

Герасимов обернулся, и его красные глаза сделались бешеными. Белые волосы разметались в воздухе и стали похожи на змей Горгоны.

– Вы какого хера до сих пор здесь?! Параша гражданская! Через пять минут стартуем! Если в кресла не залезете, вас по всему кораблю размажет! 10 g будет! Я вас сейчас в космос собственноручно вышвырну! Я вам глубокую декомпрессию жопы устрою…

Пулей вылетев в коридор, ведущий к пассажирским местам, Юрка и Максим еще долго слышали, как праведно матерится Фрунзик.

Через несколько минут включились жидкостные двигатели, и «Подснежник» плавно отделился от неуклюжей туши межпланетника. Теперь шаттл уже не имел той грациозной обтекаемой формы, которая так поразила рядового Грачева. Под крыльями и по бокам были вмонтированы шесть пузатых топливных резервуаров. Еще четыре немного другой формы находились в нижней части фюзеляжа.

Неспешно, но неотвратимо набирающий орбитальную скорость «Подснежник» теперь походил на мула, навьюченного бурдюками.

Топлива хватало аж до самого Марса…

Только вот на обратный путь, к сожалению, – нет.

После первых десяти дней полета у Максима стало пропадать чувство ориентации во времени. Внутренний биологический ритм окончательно сбился от суток отупляющей невесомости и тягостных минут, а иногда и часов, которые шаттл шел с ускорением, изматывающим тело пятикратными перегрузками.

Скорость корабля относительно орбиты Земли неуклонно возрастала, а количество топлива так же неуклонно сокращалось. За это время они уже сбросили два опустевших бака.

Фрунзик, когда «Подснежник» шел на инерционном ходу, что-то вычислял, иногда консультируясь у Торика, который отчужденно глядел в космос через носовые иллюминаторы. Егоров во время невесомости занимался изучением корабля, доставая Герасимова глупыми вопросами, чем нередко выводил последнего из себя. В конце концов Юрка жутко обиделся и заявил, что если вдруг у Фрунзика случится флегмонозный аппендицит, то он и не подумает спасать никчемную жизнь этого грубияна. На что Фрунзик, в свою очередь, тоже осерчал. Он на сутки пристегнул несостоявшегося ветеринара к амортизирующему креслу и дал восьмикратную на целых полчаса. После этого воспитательного инцидента Маринка, особенно чувствительная к перегрузкам, чуть было не надавала Юрке по мордасам.

Сам Максим много времени проводил в рубке, маялся от безделья и читал с экрана книжки, которые добрый конструктор заложил в память «Подснежника» почти полвека назад.

Советские производственные романы поражали мозг охрененным размахом формы и абсолютной, подчас космической, пустотой содержания.

Несколько раз Долгов сталкивался в коридорах с пролетающей Маринкой – вечно чем-то озабоченной. То у нее не клеилось с новыми кулинарными экспериментами из содержимого пищевых тюбиков, то барахлила система регенерации воды, за исправность которой с легкой подачи Фрунзика она отвечала, то мужики вовремя не сдали спецкостюмы в чистку… В моменты таких столкновений в пустых помещениях шаттла Максим старался не смотреть девушке в глаза, перебрасываясь с ней ничего не значащими словами. Одно ее присутствие рядом в последнее время выводило его из равновесия. Появлялась раздражительность, быстро сменяющаяся вспышками необъяснимой радости. Когда он попытался проконсультироваться насчет внезапной смены настроения у Егорова, тот хмуро взглянул на него исподлобья, попросил зачем-то показать язык и поставил несокрушимый диагноз: циклотимия.

И вот примерно сутки назад, во время очередной передышки между ускорениями, Максим вновь столкнулся в осевом коридоре с Маринкой.

– Белье сдал в чистку? – сварливо поинтересовалась она.

– Вчера еще. Или уже сегодня – тут разве разберешь! По бортовому времени я только жру да сплю.

– Ты почему злой такой?

– Я не злой. У меня циклотимия.

– Чего-чего?

– Понятия не имею, у Егорова спроси. Наверное, с мозгами что-то.

Маринка вдруг рассмеялась.

– А эта циклотимия… она не заразна?

Долгов удивленно посмотрел на нее и тут же отвел взгляд. Внутри опять что-то заколотилось – то ли сердце, то ли рыба под маринадом снова заворочалась в желудке от недавнего перехода с «шестикратки» на невесомость.

– Пойду я… то есть полечу. – Максим попытался протиснуться между девушкой и потолком.

– И чего ты забыл в двигательном отсеке? – мягко оттискивая его обратно, поинтересовалась она.

– Я… посмотрю… как там дела? Все ли в порядке…

Маринка неожиданно крепко ухватила Долгова за шиворот спецкостюма и подтянула к себе. От нее едва уловимо пахло терпкими духами.

«Интересно, откуда она парфюм на борту взяла?» – подумал Максим, чтобы хотя бы что-то подумать. Голова вмиг опустела.

– Знаешь что, дружок, – хищно прошептала Маринка, – ты у меня больше не отмажешься никакими внутренними чудовищами.

Она, цепляясь за что попало, потащила его за собой.

– Т-ты чего? – вякнул он.

Молча втолкнув Максима в круглое помещение кают-компании, Маринка задраила люк и плотоядно развернулась, глядя, как он кувыркается, пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы остановить движение.

– Мне надоело наблюдать, как любовь ускользает от нас в космос, – с прорезавшейся вдруг хрипотцой в голосе сказала она и сорвала с себя спецкостюм, завертевшись при этом волчком…

Максим никогда не думал, что секс в невесомости настолько прекрасен и в то же время забавен. Они с Маринкой кувыркались в кают-компании добрых два часа. Вокруг летало сброшенное белье, выбитые из зажимов полотенца и неизвестно как отстегнувшийся амортизационный ремень. А они кружились в безумном танце тел, лишенных веса, но не лишенных заряда. Одинакового заряда: «плюс» и «плюс» – поэтому Маринка и Максим сближались на короткий миг блаженства, а потом снова разлетались в стороны, отталкиваемые энергией друг друга. И вновь сближались до расстояния, на котором начинали действовать ядерные силы…

– …свои совковые производственные талмуды зубришь? Нудно же…

Максим встряхнул головой и протер ладонью вспотевший лоб. Он с удивлением обнаружил, что уже в десятый раз, уткнувшись в экран, перечитывает одно и то же предложение и пытается понять его смысл. Воспоминания о диких событиях суточной давности начисто лишили его контакта с внешним миром.

– А? Что? – переспросил он.