Стивен Кинг - Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима)

С железных ворот вниз головой свисало тело собаки, и земля под ним размокла от крови.

Майк выскочил из машины и подбежал к воротам. Он натянул рукавицы и поднял собачью голову - та поддалась с ужасающей бескостной легкостью, и он увидел остекленевшие глаза Пурингтоновой дворняги Дока. Собака висела на остриях ограды, как овечья туша у мясника. Мухи, еще медлительные в утреннем холодке, собирались вокруг.

Борясь с тошнотой, Майк снял собаку с ворот. Кладбищенский вандализм не был для него новостью, но такого он еще не видел. Обычно ограничивались опрокидыванием надгробий, выцарапыванием кощунственных надписей и развешиванием бумажных скелетов. Но если это убийство - дело детишек, они настоящие мерзавцы. Вин умрет от горя.

Он подумал, не следует ли сразу отвезти собаку в город Перкинсу Джиллеспи, но решил, что это подождет. Он может отвезти беднягу Дока в обеденное время: не похоже, чтобы ему сегодня захотелось есть.

Он отпер ворота. Придется еще мыть их. Вряд ли удастся сегодня попасть на другое кладбище. Он припарковал машину за воротами, больше не насвистывая. День померк.

8:00.

Желтые школьные автобусы собирали детей, ожидавших на улице с завтраками в корзинках. Чарли Родс объезжал Восточный Салем и верхнюю часть Джойнтер-авеню.

В его автобусе ездили самые послушные дети во всем городе, да и во всем районе - если на то пошло. Никаких воплей, никакой игры в лошадей, никакого дерганья за косички в автобусе N_6. Все сидят спокойно и ведут себя как следует, а не то - шагают две мили до школы пешком и рассказывают директору, почему.

Он прекрасно знал, что дети о нем думают и как о нем говорят. И прекрасно. У него в автобусе не будет никаких глупостей. Это он оставляет бесхребетным учителям.

Директор набрался мужества спросить, не "погорячился" ли он, когда заставил маленького Дархэма три дня ходить в школу пешком только за то, что он чуть громче разговаривал. Чарли только взглянул на него, и директор - молокосос, четыре года, как из колледжа, - сразу отвел глаза. Управляющий автобусным объединением Дэйв Фэльсен - старый товарищ по Корее. Они с Чарли понимают друг друга. Они понимают, что творится в стране. Они понимают, что мальчишки, которые "чуть громче разговаривали" в 1958-м, это мальчишки, которые писали на знамя в 1968-м.

Он взглянул в зеркало и увидел, как Мэри Кэйт Григсон передает записку своему маленькому приятелю Бренту Тенни. Конечно - "маленькому приятелю". Они сейчас трахают друг друга с шестого класса.

Он аккуратно остановил автобус. Мэри Кэйт и Брент подняли глаза, полные отчаяния.

- Сильно поговорить захотелось? - осведомился он в зеркало. Начинайте.

Он открыл двери и дождался, когда они выбрались к черту из автобуса.

9:00.

Хорек Крэйг выкатился из постели - буквально. Солнце слепило. В голове гудело. Этажом выше тот писака уже начал стучать. Боже, это же надо иметь мозгов меньше, чем у белки, чтобы так долбить, долбить, долбить целый день.

Не так-то и грандиозно было похмелье. Он сидел у Делла до закрытия, но всего лишь с двумя долларами, а когда они кончились, не сумел настрелять много угощений. "На свалку пора", - подумал он, одеваясь.

Он достал из шкафчика завтрак: бутылку теплого пива, чтобы выпить на месте, и пачку овсянки из правительственных дотаций - вниз, на кухню. Крэйг терпеть не мог овсянки, но сегодня он пообещал вдове помочь, и она уж наверное чего-нибудь подбросит.

Все это было отголоском тех дней, когда он делил с Евой Миллер постель. Муж Евы погиб на лесопилке в 1959-м - это был бы забавный случай, не будь он так ужасен. В пятьдесят первом Ральф Миллер, президент кооператива, сделал для фабрики то, что не догадались сделать пожарные отряды к западу от Джойнтер-авеню, - организовал встречный пал. Семь лет после этого он не подходил к машинам - чтобы, поскользнувшись в луже, свалиться в дробилку на глазах у заезжих толстосумов, которых он водил по фабрике, уговаривая вложить в нее деньги. Нечего и говорить, что все рухнуло вместе с ним. Фабрика, спасенная им в пятьдесят первом, была ликвидирована в шестидесятом.

Хорек взглянул в свое рябое зеркало и пригладил седые волосы - все еще красивые и привлекательные для его шестидесяти семи лет. Это единственное, что устояло в нем перед алкоголем. Набросив рубашку цвета хаки, он отправился вниз.

Вдова налетела на него как стервятник, чуть только он ступил в солнечную кухню.

- Послушай, Хорек, ты бы не натер мне перила после завтрака? Ты не занят?

Оба они придерживались великодушной выдумки, что он делает ей одолжение, а не расплачивается за четырнадцатидолларовую комнатку наверху.

- Конечно, Ева.

- И этот ковер в гостиной...

- ...Надо перевернуть. Да, я помню.

- Голова болит? - она спросила это деловым тоном, без единой нотки жалости, но он чувствовал эти нотки там, в глубине.

- Голова в порядке, - отозвался он раздраженно.

- Ты вернулся поздно, поэтому я спрашиваю.

- Ты на меня глаз положила, как я погляжу? - он подмигнул ей и убедился, что она все еще умеет краснеть, как школьница, хотя всякие глупости они бросили лет десять назад.

- Эд...

Только она одна еще называла его так. Для всего Лота он был Хорек. Что ж, все нормально.

- Брось, - проворчал он. - Я просто встал не с той стороны кровати.

- Свалился, если судить по звуку, - уточнила она, и Хорек фыркнул.

Он сварил и съел свою ненавистную кашу, взял мастику с тряпками и ушел, не оглянувшись.

А наверху все время стучала машинка этого парня. Винни Апшоу из комнаты напротив говорил, что она начинает по утрам в девять, стучит до полудня, начинает опять с трех и долбит до шести; начинает снова в девять и не умолкает до полуночи. Хорек не понимал, где можно наскрести столько слов.

Все же это, кажется, приятный парень, и его можно расколоть на пару банок пива как-нибудь вечерком у Делла. Говорят, большинство этих писак пьют, как рыбы.

Он принялся методично натирать перила и опять задумался о вдове. Она завела пансион на страховку мужа и неплохо справлялась. Почему бы и нет? Работает как лошадь. Но она привыкла иметь мужа, и, когда горе выветрилось, потребность осталась. Да и не маленькая, а?

В те годы, в начале шестидесятых, люди еще звали его Эдом, а не Хорьком, и у него была хорошая работа. Это случилось в январскую ночь.

Потом, лежа рядом с ним в темноте своей спальни, она расплакалась и сказала, что они поступили плохо. Он ответил ей, что они поступили хорошо, не зная, прав ли он, и не желая знать; и северный ветер рычал, кашлял и взвизгивал в дымоходах, а в комнате было тепло и безопасно, и они в конце концов заснули вдвоем как две серебряные ложки в футляре.

Ах, мой Бог и сынок Иисус, как течет время! Знает ли это парень, который стучит на машинке?