Стивен Кинг - Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима)

Он крепко вцепился в руль. Вся легкость из его голоса исчезла. Девушка даже немного испугалась: его лицо в свете приборной панели покрылось глубокими морщинами человека, пробирающегося сквозь ненавистную страну без всякой возможности ее покинуть.

- На верхней ступени лестницы я собрал все свое мужество и пробежал через зал к той двери. Я собирался вбежать, схватить что-нибудь и убраться к чертовой бабушке со всех ног. Дверь в конце зала была закрыта. Я видел, как она все приближается и приближается, видел серебристую ручку, облезшую в тех местах, где к ней прикасались. Когда я потянул за нее, нижняя планка двери заскребла о порог и взвизгнула, как женщина от боли. Будь я в норме, я бы убрался к чертовой бабушке немедленно. Но я был под завязку накачан адреналином. Я ухватился за дверь обеими руками и потянул изо всех сил. Она распахнулась. И за ней был Губи - он висел на потолочной балке, его тело четко вырисовывалось на фоне окна.

- Ох, Бен, не надо... - проговорила она нервно.

- Нет, это чистая правда, - настаивал он. - Во всяком случае, правда о том, что видел девятилетний мальчик и помнил почти всю жизнь мужчина. Губи висел там, и лицо его вовсе не почернело. Оно было зеленое. Глаза были закрыты. Руки белели... призрачно белели. А потом он открыл глаза.

Бен сделал огромную затяжку и вышвырнул сигарету в темноту за окном.

- Не стану гадать, за сколько миль слышали мой визг. Я удрал. Свалился с половины лестницы, вскочил и помчался прямиком по дороге. Мальчишки ждали меня примерно в полумиле оттуда. Только там я обнаружил, что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.

- Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена, Бен? - она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и обрадовалась этому.

Он долго молчал. Потом сказал: "Не знаю".

Было видно, как ему хотелось сказать "нет" и тем закончить дело.

- Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то... заряда, что ли. И на подходящей личности - чувствительный мальчик, например, - заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь живое. Чудовище, если хотите.

Она молча взяла сигарету для себя.

- Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение - и этот сон.

- Это ужасно.

- Нет, - возразил он, - не очень. У всякого есть свои кошмары. - Он помолчал. - Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас пригласить - правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном - ночной колпак?

- С удовольствием.

Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно, летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды, пенящейся на дамбе.

- Садитесь. Я сейчас.

Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в любовь с первого взгляда... Вот вожделение с первого взгляда - это другое дело, но он - человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый, бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем с гребнем.

А эта история...

Ни "Дочь Конуэя", ни "Воздушный танец" не заставляли предполагать такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего мальчишки, явно не лежала на них.

Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где ближайший к городу холм заслонял звезды.

- Вот и я, - услышала она. - Надеюсь, это вам понравится.

- Посмотрите на Марстен Хауз, - отозвалась Сьюзен.

Он посмотрел. В доме горел огонек.

Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.

- Ты мне нравишься, Бен. Очень.

- И ты мне тоже.

- Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.

- Да.

- Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.

Он улыбнулся:

- Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне поцеловать тебя?

- Да, - отозвалась она серьезно, - самое время.

Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила запах-привкус рома и табака и подумала: "Он меня пробует". Эта мысль пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это волнение не завело ее слишком далеко.

- Увы! - произнес он.

- Придешь к нам обедать завтра? - спросила она. - Могу поручиться, наши будут рады.

Сейчас она действительно могла поручиться.

- А еда домашняя?

- Самая домашняя.

- Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.

- Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.

- Чудесно. Кстати, о доме - я лучше тебя отвезу.

В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.

- Интересно, кто там сейчас в Марстен Хаузе, - проговорила Сьюзен. Этот свет не похож на электрический, он слишком желтый и слишком слабый. Может, керосиновая лампа?

- Наверное, не успели подвести свет.

- Наверное... Но ведь никто так не делает.

Он не ответил. Они уже сворачивали на ее подъездную дорожку.

- Бен, - спросила она вдруг, - ты пишешь книгу о Марстен Хаузе?

Он засмеялся и поцеловал ее в кончик носа:

- Уже поздно.

- Я не хотела вынюхивать!

- Все в порядке. Но лучше в следующий раз... при свете.

- О'кей.

- Завтра в шесть.

Она взглянула на часы:

- Сегодня в шесть. Пока.

Подбежав к двери, она помахала рукой отъезжающей машине. Потом приписала в заказ молочнику сметану: с картошкой это прибавит класс завтрашнему обеду.

Прежде, чем войти в дом, она бросила еще один взгляд на Марстен Хауз.

В своей похожей на коробок комнате он разделся без света. Хорошая девушка. Первая хорошая девушка после смерти Миранды.

Прежде чем заснуть, он приподнялся на локте и взглянул в открытое окно мимо квадратной тени пишущей машинки и тонкой пачки рукописи рядом. Он специально попросил у Евы Миллер эту комнату: окно выходило прямо на Марстен Хауз.

Там все еще горел свет.

Ночью он видел тот же сон. В первый раз в Джерусалемз Лоте, и первый раз так ярко после смерти жены. Бег вверх по лестнице, ужасный скрип открывающейся двери, качающаяся фигура, внезапно открывшая отвратительные глаза - и он возвращается к дверям в медленной, мучительной панике сна...