Владимир Печенкин - Поиск-82: Приключения. Фантастика

Вышли с дьяконом вместе. Иван подумал, что близкими товарищами им не бывать, но все ж отец Тихон супротив иных духовных лиц — поприятнее будет.

Кузьмова дочка и в сумерках над грядками хозяйствовала, траву сорную выпалывала. Казак улыбнулся труженице пригожей, дьякон благословил.

Услышало небо людскую мольбу, да поздно — август к исходу шел, когда хлынули дожди не в добро обильно, гноя копенки сена, по травинке мужиками собранные. На пашнях низинных, сгубленных летней сушью, теперь лужи стояли, и от струй неуемных пузыри по ним плавали. Грядущая зима голодной виделась: ни людям хлеба, ни скотине корму. С первыми снегами, того и гляди, башкирские ватажки набегать начнут, тем же бесхлебьем гонимые на разбой. Станут зорить нищие деревнешки, последнее отымать, в полон хватать на продажу.

Но покуда не приспело ватажкам время, казаки в Башанлыке службу несли малую. Разве что в ближний дозор иной раз комендант либо пятидесятник нарядит.

Казаки беломестные имеют земельный надел, избу свою, хозяйство, им при любой погоде забот невпроворот. А которые черные, безземельные да бессемейные, те по избам скучают, бражку попивают, ежели есть она.

Гореванов бражничать не любил. Вечерами, от службы досужими, в выселке был частый гость. С собою не лукавил: дескать, Кузьма Тимофеич мужик занятный. То есть он хоть и вправду занятный, да не к нему только шагал по грязи, укрывшись кошомной попоной: любо ему на Ефросинью свет Кузьмовну глянуть, как прядет она, рубаху отцову латает, либо еще что — на все девка расторопна. Когда непогодь, мокреть на дворе — уютно сидеть в домовито ухоженной избенке, степенные беседы вести с хозяином, украдкой засматривая на пригожее девичье личико, освещенное лучинным огоньком, да маленькие сноровистые руки. Днем видывал ее у заводских амбаров — с другими девками, с бабами рогожи плела, кули сшивала. Но там, во многолюдстве, не станешь же ее разглядывать. А здесь, в избе либо на огороде, иной раз и словом переброситься можно. Фрося, не в пример отцу, молчальница, скромность девичья в ней уважения достойна.

В избе Кузьмы и дьякон Тихон — частый гость. Сидит, смиренник, руки в рукава и тоже на девицу взглядывает. Подрясник на нем беден, потерт, да опрятен, сапоги много поношены, да завсегда свеже дегтем смазаны. Иван, ближе знакомство сведя, к дьякону, притерпелся. Хотя, и церковная он крыса, но чистоплотен нравом. Худо одет, но не от жадности поповской, а от бедности праведной.

В башанлыкском приходе любой мирянин сказать мог: дьякон Тихон благонравен и учен изрядно, только чудной маленько, не от мира сего человек. Да и дьяконом-то он не был, хоть и называли его так миряне по простоте душевной, а состоял при храме всего лишь псаломщиком. В училище монастырском преуспевал Тихон во всяких науках, поведения был весьма похвального, в Башанлык приехал с отзывом отменным. Надлежало ему в скором времени сочетаться браком с поповною из соседского прихода, и после сего уже в сан духовный его рукоположат, и станет Тихон настоящим дьяконом. Невеста, женитьба, грядущая церковная судьба его в епархии были заранее предрешены, так что оставалось Тихону только отдаться воле божьей да следовать путем, предначертанным свыше. Прихожане с первых дней так его и звали: дьякон Тихон, никаких сомнений на его счет не имея.

Сам же он, наоборот, имел сомнения: должно, в монастыре его либо недоучили, либо переучили — зачудил вдруг отец Тихон, умствованием неуместным сам себе благодатную стезю, как плугом, перебороздил... Съездив раза три в соседский приход, в дом невестин, объявил предреченному тестю, что жениться не желает и не станет. Поп, скрепя сердце, по-хорошему его вопросил, какая на то причина. А Тихон и причины-то настоящей не обсказал, сослался, что нету-де промеж них с невестою никакой любви, а поелику ее нету, то и венчаться грех и обман. Поповна была уже не первой молодости, посему ее родитель прибег с жалобою к башанлыкскому попу — вразумить жениха егозливого. Тут всем церковным советом наставляли супротивца и псалмы царя Давида ему чли, и под конец бранили матерно, добра ему желая, а он только крестится да про любовь им долдонит голосом тихим. Такое упрямство явил, что все диву дались. При чем тут любовь, ежели сулят дьяконский чин, а после тестевой кончины быть попом в приходе хлебном! Не преуспев, отступился совет церковный: пущай-де прозябает упрямец во псаломщиках, ежели дурак. Поповне иного жениха сыскали.

Тогда принялись Тихона прельщать вдовушки да родители дочек на выданье: жених хотя и бестолков в делах житейских, да смирен и непьющ, и то дар божий, а семейная жизнь заставит выкинуть из башки пустые про любовь мечтания. Вдовушки в храм зачастили; Христу крестятся, на псаломщика воздыхают. В избы, где девка-невеста, с почетом Тихона зазывали на пироги, винца ему подносили. Он выкушает чарочку единую, от второй открестится, пирога отведает, благодарность хозяевам изречет голосом приятным да и уйдет себе на церковное подворье, где обитал в пристрое поповского дома. Не токмо что жениться, а хотя бы приласкать ненароком какую-нето бобылку Тихон не соблазнялся. Испытав его на все лады, отступились вздыхательницы.

И оказалась совестливая душа Тихона от всех прочих башанлыкских душ как на отшибе: духовное сословие пренебрегало им за строптивость, женское — за невнимание, казакам поп не товарищ, работному люду недосуг беседы благие. От былых надежд осталось только прозванье: величали миряне псаломщика по привычке отцом дьяконом.

Скудость и одиночество переносил Тихон с твердостию. Кормился крохами, что уделял псаломщику поп от мирских подношений, и крохи те жалки весьма. Сам Тихон с бедных башанлыкских мирян ничего не брал — грех-де сымать с нищего суму. Сам горенку тесную обихаживал, лопотину свою стирал, кормился жалованьем скудным да грядкою на поповском огороде. Всегда охотно навещал он убогих, болящих, утоляя страданья их кротким словом. Того ради и к Кузьме хаживал. Но только ли? Гореванов мысленно рядом ставил отца Тихона и Фросю... Нет, какая из нее дьяконица! Ну а казачкою была бы подходящей?..

Дьякон — молчун, редко в беседу встревал. Сидел, руки в рукава, будто холодно ему на сем свете... Молчит да слушает, как Кузьма, за день в одиночестве наскучавшись, без оглядки словами сыплет:

— Бегут работные, ох, бегут... — говорил с одобрительной веселостью, нюхал луковку. — И то: к черту-дьяволу пойдешь, коли жить невтерпеж.

— Не поминай лукавого, бо вездесущ враг рода человеческого.

— То и беда, отче, что лукавство всюду. Корысть, насильство. Сам бог велел работному с завода бежать. Э, разве поп да казак поймут мужицку тягость! Вот я — не приписной, не крепостной, вольный, кажись, а в кабале всю жизнь. А которые к заводским работам приписаны, им каково? Мужик землю пашет, хлебушко растит себя и семью кормить — то одна кабала. Заводская каторга — другая, еще тяжче. Да третья — подать государева.