Анатолий Радов - На поверхности (Сборник рассказов) [СИ]

— Ты меня не слушаешь мама. Нет никакого фронта. Нет никакой войны.

— Когда подрос уже не боялся — повторяет она задумчиво.

— Мама, есть что-нибудь перекусить? Я очень голодный, мам.

— Ой, что же это я? Сама не догадалась.

Она разжимает объятья, через силу, и бежит внутрь дома, в темноту, включая на бегу свет. Свет больно ударяет в глаза, он проходит на кухню и садится за стол.

— Что ж это я сама не догадалась? — укоряя себя, спрашивает и спрашивает она, копаясь в холодильнике — Сейчас, сейчас только разогрею.

Она оборачивается, тарелка летит из рук.

— Алёша — слабым шёпотом, не слышным из-за бьющейся тарелки, одним выдохом, одним сжатием сердца.

Его одежда грязная, разорванная, щёки ввалившиеся, серое лицо и мёртвые глаза. Она смотрит и не узнаёт. Перед нею не её сын. Перед нею чужой человек, немного похожий на её сына.

— Алёша — из глаз снова слёзы и она, присев, начинает собирать варённые картофелины в разбитую тарелку. Он бросается помогать.

— Чего ты мам? Чего?

— Посмотри — кивает в сторону зеркала.

Он подходит и молча смотрит. Проводит рукою по щеке, по лбу и нервно оборачивается, словно что-то вспомнив.

— Это ничего, мам. Я просто… Мама — это всё не важно. Мне нужно уходить. Они ищут меня. Не разогревай, мам, не надо. Сложи в пакет. Пусть холодное.

— Мы завтра пойдём в военкомат. Они простят. Ты снова попросись на фронт. Они простят.

— Мама, фронта нет — он повторяет холодно, без чувств, уже на автомате — Они давно победили. Мама, они привезли нас в какой-то лагерь, а там… — тяжёлый вздох, ещё один — Там трупы мама, без голов. И они. Много их. Они такие же как мы, только маленькие щупальца вот здесь — он тыкает грязными пальцами в свой подбородок — Такие маленькие, почти незаметные щупальца, мама. Я не знаю, как мне удалось. Мне повезло, мама. Я спрятался в трупы, в безголовые трупы. Они едят наши головы, мам.

— Мы завтра пойдём. Прямо с утра. Тебе нужно помыться, Алёша. Ты такой грязный.

Руки кладут в пакет варённые картофелины.

— Завтра, сынок, прямо с утра.

Булку хлеба и консерву.

— Они простят, сынок.

— Мама мне нужно идти, прости. Я не хочу к ним. Они едят головы.

— Хочешь я котлет сделаю?

— Не надо мам, этого хватит.

Он подходит, обнимает, её глаза наполняются слезами, всё расплывчато, она смотрит на него и не узнаёт.

— Алёша, а как же эти передачи с фронта?

— Не знаю, мам. Может они снимают специально. С другими. Нас они сразу в лагерь, и там головы… Всё мам, я должен идти. Я должен.

Резкий разворот, она семенит следом, не поспевая, губы повторяют, как заклинание — Они простят, простят, простят.

После яркого света не видно ничего. Она полсекунды видит его спину и потом тьма, тьма вокруг, ночь и тонкий серп луны.

И вдруг, как будто — Мама!

И она бросается с крылечка в темноту. Где-то там, впереди, шорох, там борьба, и снова — Мама!

Она подбегает, но только тьма и больше никого. Только тьма и безразличный серп луны.

Бац! Трубы уходят нотой выше. Бац! — повторяют литавры. Бу-бубу! — трубы несут мелодию вперёд, вверх, вниз. Бу-бу! — почти уже басом и снова вверх. Невидимый оркестр где-то там в динамиках. Оркестр играет марш. Бац! — закрепляют последний такт литавры и нависает тишина.

Толпа молчит и слушает. Слушает тишину, смотрит на человека на трибуне, привычно, с пониманием, идёт война, долгая, кровопролитная и всё это необходимость. Потом, когда война закончится всего этого не будет. Не будет этих двенадцати мальчишек каждый месяц, не будет этого марша, этих чёрных платков и проплаканных глаз…

— Мы должны быть сильными. Пока идёт эта кровопролитная война мы должны быть крепки духом…

— Простите моего мальчика! — как взрыв, как сжимающий сердце удар литавр, голос в перемежку с рыданием — Он просто испугался! Отпустите его, умоляю вас. Верните мне сына!

Толпа вздрагивает, человек на трибуне наклоняется к стоящему рядом, что-то шепчет.

— Умоляю вас! — разрывается женский голос.

— Сын этой женщины дезертировал с фронта — холодно говорит человек с трибуны.

Толпа с презрением оборачивается в сторону голоса.

— Мы не можем его вернуть, потому что не знаем, где он прячется.

— Ты лжёшь! Ваши твари схватили его возле дома. Лжец!

Толпа приходит в движение. Кто-то ударяет кричащую женщину, кто-то громко кричит:

— Заткнись, шлюха!

— Найдите этого ублюдка и расстреляйте!

— Правильно, в расход дезертира.

— Они едят их головы! — двое хватают женщину под руки и тащат из толпы — Они едят их головы! Они съели головы ваших сыновей!

Женщину заталкивают в чёрную машину.

— Извините — спокойно говорит человек на трибуне — Это единственный случай дезертирства, и мы знаем, что единственным он и останется. Потому что, когда я смотрю на этих двенадцать юношей, мне хочется сказать только одно — среди них дезертиров быть не может. Я знаю, что они сложат свои головы ради победы, рады того, чтобы мы жили счастливо на этой планете. Слава их матерям, которые воспитали их верными долгу, сильными и достойными. Мы победим!

— Бу-бубу! — взрываются трубы — Бац-бац! — отсчитывают ритм литавры.

Поворот, нечёткий, расхлябанный, шаг нестроевой, медленно, неуклюже, двенадцать парней потянулись к грузовику.

Человек сходит с трибуны, тяжело вздыхает и слегка пригнувшись, исчезает в бронированном джипе. Бесшумно захлопывается дверца. Человек снова вздыхает.

— Тяжёлый день, господин Иин? — водитель заводит двигатель и машина мягко трогается.

— Ничего, ничего, Ииар, всё нормально — господин Иин, отдирает от подбородка маленький, белый пластырь в форме полумесяца, бросает его себе на колени и откидывается на спинку сиденья — Всё нормально.

Полная луна мягко осветляет звёздное небо. Над самым горизонтом всеми цветами радуги переливается звезда. Тихо и спокойно. С неба моросит мелкий дождь. Я сижу на порожке дома, и глядя вперёд себя, задумчиво курю. Лунный дождь умиротворяет. Он еле слышно шуршит по опавшей листве, навевая покой и сон. Как таинственен мир, как божественен. Сколько всего в нём ещё непознанного нами?

— Много, очень много, — слышу мягкий, шуршащий голос справа от себя. Я поворачиваю голову, и мой взгляд встречается со взглядом разумного существа. Он просто смотрит на меня, ни агрессии, ни любви, просто взгляд. Взгляд разумного существа. Я знаю это, ведь я тоже разумен. Я человек, песчинка в великой пустыне Вселенной, но я наделён тем, что позволяет мне это понимать. Я наделён разумом.

— Кто ты? — спрашиваю. Во мне ни страха, ни волнения, я просто спрашиваю.

— Не знаю. Наверное, я забыл, — отвечает он. — Хочешь, зови меня Лунный дождь.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — А откуда ты?