Анатолий Скала - Камешник. Сборник рассказов

Иллюстратор Ирина Пахмутова

© Анатолий Скала, 2017

© Ирина Пахмутова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-0759-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Таганы – это неофициальное название полузаброшенной деревеньки на самой границе Кировской области и Республики Марий Эл. За сто с небольшим лет в каких только краях, областях и уездах не перебывала эта деревня! А началась эта любовь её к самым разным переименованиям и превращениям ещё с детства, когда она представляла собой два отдельных починка по обе стороны одной узкой болотинки с двумя разными картографическими названиями. В одну сторону от болотинки – починок Бахтинский, а в другую – починок же, но Тагановский.

Живущие в ближних от болотинки домах по утрам слышали у соседей на той стороне и людской разговор, и мычанье коров, различали и звуки звенящего о подойники молока, но годами не видели лиц самих жителей – над болотинкой, разделяющей их починки, вился вечный туман.

Чтобы сходить до соседей, нужно было иметь и сноровку, и ловкость, и даже известную храбрость. Болотинка извивалась в дремучем лесу на немереное расстояние, была щедро усыпана и заломами, и провалами, и оконцами с чистой водой, из которых торчали макушки ушедших под воду деревьев, и чтоб всё это оббежать в оба конца, уходило полдня летнего времени. Зимой путь был короче, но белый туман и зимой никуда не девался, а был ещё гуще и основательнее…

Оно и понятно: болотинка не замерзала, и чем больше мороз, тем причудливее и изощреннее выплетались узоры туманных картин над её логовом.

Со временем люди всё-таки победили её своеволие и вместе с ним всё её таинство. Они вырубили дерева с длинными прядями мха на могучих ветвях, завалили оконца с бездонной водой разным хламом, пробили по кочкам тележные колеи и пошли и поехали через болотинку, разгоняя туман, не дающий им видеть друг друга… Говорят, что тогда расстроилось много свадеб между девками и парнями из этих двух починков. Объяснение было очень простое: в чужом селе всегда люди краше, а сейчас, мол, бахтинские и тагановские девки и парни стали односельчанами и утратили привлекательность друг для друга. И всё это было верно, никто с этим не спорит…

Но вот бабка Настя однажды сказала:

– Когда молодежь говорила, стоя на берегу, слова их в тумане красивее делались, словно кто-то их подправлял или, может, чуть-чуть подменял: что сердечко хотело сказать, то другому и доносилось… И всю душеньку так незнамо и выскажешь, и другую, с того бережка, вызнаешь. А когда после встретишься, слов-то вовсе уж и не надо, и так всё понимаешь – он лишь взглядом нахмурится, а ты наперёд знаешь, чего он тебе сказать хочет. Так и жили потом как-то больше молчком – по глазам всё угадывали.

И добавила, помолчав:

– А язык – он коряв, а ещё хуже – лжив. Как болотинку осушили, туман разогнали, так будто глухими все сделались: говорят, говорят с утра до ночи, а понять, что друг другу сказать хотят, не могут.

Мы с моим Александром, твоим дядей, полгода через болотинку разговаривали… И когда он потом на вечёрке у нас появился, я его без словечка узнала, и он меня тоже. Подходит и говорит: «Вот мы, Настюшка, и увиделись». Я в ответ ему «да» кивнула. Так весь вечер и простояли.

А когда уходил, опять мне говорит: «Значит, так и договорились?» Я опять головой: «Значит, так и договорились». И давай к свадьбе готовиться… К Рождеству, как и знала, сватов прислал, мясоедом же свадьбу сыграли.

Так без лишних слов двадцать лет с ним и прожили… А потом на войну ушел…

В этом месте она замолчала и долго шептала о чём-то, крестясь на иконы, а потом уж продолжила:

– Дочка с сыном у нас выросли, слава Богу, красивые и здоровые… А последняя, младшая Валя… Валюшка… простыла и заболела. Не могли вылечить… Восемнадцати не было… – бабка Настя достала платок, провела уголком под глазами и, прижав его к щеке, как при зубной боли, надолго оставила разговор…

Я её, Валю, помнил, хотя был совсем маленьким, лет пяти или, может быть, четырех: она часто ходила в наш дом к моим старшим сёстрам. Я всегда начинал с ней войну – наверное от того, что она никогда не отказывалась от игры, не то что другие в её возрасте…

Я размахивал перед Валиным носом какой-нибудь деревяшкой, изображая вооружённого всадника; Валя чаще всего после шуточного отступления разоружала меня и перебрасывала отнятое оружие через крышу амбара. Я ревел от обиды за поражение, а потом хвастался перед товарищами Валиной ловкостью.

Потом помню Валю сидящей под черёмухой. Наверное, это было во время болезни. Она сидит бледная, вся усыпана лепестками отцветшей черёмухи и глядит на нас, бегающих по двору за черёмуховым опадающим цветом.

Сейчас той черемухи нет. Она лопнула от мороза и высохла на корню. Мы её аккуратно спилили, оставив пенек высотой с метр, детишки пристроили на нём птичью кормушку и накладывают в неё хлебные крошки.

И ещё одно яркое воспоминание, которое связано с Валей уже в день её смерти. Мы, мальцы и ребята постарше, идём из лесу, в руках кепки с грибами. С бугра видна наша деревня: середина её и белый каменный дом в центре с тополями перед ним – всё купается в белом тумане. В этом доме живут бабка Настя и Валя. И вдруг белое облачко отрывается от тумана, поднимается над тополями, над горизонтом и растворяется, пропадает в небесной лазури.

– Кто-то умер, – немедленно комментируют старшие это явление. Вернувшись в деревню, мы действительно узнаем – умерла Валя. И хотя, наверное, то облачко и смерть Вали ничем не были связаны между собой, кроме как нашей фантазией, подготовленной к необычному разговорами наших родителей о тяжелой болезни Вали – всё равно то облачко и туман не выходят из памяти. Как и всё, что рассказывала бабка Настя.

По вечерам, когда из болотинки поднимается белый туман и клубится, и тянется по низине почти к самому нашему дому, тогда, кажется, слышу я из тумана спокойный голос бабки Насти:

– Туман увёл дочку. Видать, лишнего я рассказывала ей про отца, как мы с ним познакомились… про болотинку. Стала Валя туман слушать и с ним разговаривать по вечерам. А вечера-то хоть летние да обманчивы… Простудилась, не стало моей доченьки.

Порой кажется, что в тумане звучат и другие, совсем незнакомые мне голоса, истории чьих-то жизней. Клубясь, поднимаются они над туманом, над тополями и летят над землей по высокому небу. И тогда остается лишь взять карандаш и записывать эти истории, пока они не исчезли, не растворились в огромном, без конца и края, поднебесье.