Евгений Пинаев - Поиск-88: Приключения. Фантастика

Прошелся по рубке, проверил расчет противолодочного зигзага (береженого бог бережет!) и ступил на трап. Отправился в чем был. И погода штилевая, на удивление теплая для этих широт, и свитер, толстый фарерский свитер, грел-согревал почище ватника. К тому же подолгу задерживаться где-либо не придется. Боцман — мужик ушлый. По-крупному нигде не обмишурится, и потому остается лично установить самые уязвимые места.

...Много позже, не раз перебрав в уме события того часа и обвинив себя, все же не думал, что допустил грубые промахи. Все сделал как надо: наблюдение за морем усилено, затемнение — полное, расчеты отдыхают вблизи боевых постов, а танкер заложил первый галс зигзага.

В коридоре главной палубы постоял у двери красного уголка: здесь лежит тело старого капитана. Как поступить? Предать морю или попытаться доставить на берег? Но сколько еще продлится рейс? И об этом нужно посоветоваться с командой. Значит, решено: утром собирает людей... В любом случае утро вечера мудренее, даже в таких делах...

На переходном мостике его догнал Сэр Тоби — увязался, стервец. Куда тебя понесло, собака? Не годятся лапы для скоб-трапов, а наружная охрана капитану не нужна, потому и запер пса в кладовке, где до сих пор стояла канистра с водой и четыре банки американской свиной тушенки: «второй фронт» готовился для Сэра Тоби, который прятался здесь от глаз мастера.

Осмотр занял минут двадцать. Можно — наверх.

Значит, так: все насосы, вплоть до ручных, — на осушку сухогрузного трюма. Это — само собой. Затем добавить брезентов — усилить пластыри. Брезентов, всяких, навалом в кладовке у боцманюги — скупердяй известный. Клочка не выбросит. Так... Приняться за диптанк. На откачку поставить всех свободных людей, качать не переставая, осилить воду, — в самом низу не рекой льется, а вроде сочится ручеек по камушкам. Н-да... и там бы — цементный ящик...

В кладовке пес тут же вскочил с тех самых брезентов, которые вспомнились в трюме, ткнулся в колени и замер, не настаивая на внимании, но готовый принять малейшую ласку. Капитан смял настороженные уши, коснулся пальцами влажного носа и, поглаживая лобастую морду, задумался: что ни час, что ни минута — вопросы, вопросы, зачастую без ответов. Вопросы к себе, к людям, к морю и судну. Теперь каждая миля — неизвестность и тревожное ожидание, а шансы... Их — «фифти-фифти», как говорят союзники. Да, пятьдесят на пятьдесят. И на то, чтобы вернуться домой, и на то, чтобы «улечься на ложе из ила», как поют они же.

— Дай, пес, на счастье лапу мне, — попросил Арлекин, и пес не только выполнил просьбу, но поднял голову и вильнул хвостом. — Давай с тобой повоем при луне, а? Выть или не выть — вот в чем вопрос. Мы его задали друг другу, но выть, конечно, не будем, — в тиши кладовой он почувствовал эдакий приступ болтливости. Захотелось расслабиться хотя бы перед этим внимательным кобельком. Ну и взгляд — на уровне взаимопонимания! Ну-ну, не смотри так. Глубокоуважаемый Сэр Тоби, ту би ор нот ту би — тсет из тси квесчен... Да, вопрос стоит только так: быть или не быть? Ты уже понял на собственной шкуре, что война — дерьмовое занятие, но если вопрос ставится таким образом, ответим: быть. И значит, пора, Сэр Тоби, отправляться на эту самую войну.

Пес ответил преданным взглядом и широко зевнул — словно понимающе улыбнулся: «Пробьемся — не заржавеет!..»

— Может, «не заржавеет», а может... «наверх вы, товарищи, все по местам»? Пойдем-ка, Сэр, «последний парад наступает», понял?

Он понял и подтвердил это слабым движением хвоста. Но смотрел на дверь. Смотрел и прислушивался. Далеко в корме глухо стучал двигатель, а рядом, близко, только плеск у форштевня, но... Нет, ничего необычного. И все-таки что-то кольнуло!..

Владимир заторопился и встал. Натянул влажные рукавицы-брезентухи, в которых спускался в трюм.

— Пойдем-ка, пес, что-то нехорошо на душе... Что-то...

Над головой грянул истошный перезвон: «Боевая тревога!»

Спасло минутное замешательство.

...Услышал взрыв — рванул тугие задрайки, но дверь не поддалась. Нутром, сердцем, сразу сообразил и понял — случилось непоправимое, но от внезапного отчаянья, в полубезумном затмении, дергал рукоятки в обратную сторону, еще плотнее задраивая вход... Палуба раскачивалась, за дверью нарастали гул и скрежет, когда справился с дверью, отшатнулся — в проем колыхнулся рыжий занавес, опаливший лицо нестерпимым жаром. Чадный комок перехватил дыхание, заткнул горло. Владимир не успел, вернее, просто не смог сделать ненужного шага: позади надстройки рванулся к небу огненный фонтан; пронзив его, из недр танкера вырвалась ослепительная вспышка — силуэт мостика на долю секунды возник перед глазами в необычайной четкости и синеве, а следом тугая волна нового взрыва, смягченная все-таки преградой, всколыхнула рыжее полотнище, ударила в грудь.

...Скулил Сэр Тоби, каптерка громыхала железом — вокруг обвально скрежетало многочисленное и разнообразное боцманское добро. Что-то тяжелое рассекло лицо, что-то упало на грудь, что-то придавило руки. Боль! Удар, боль, тычки, снова боль и непонятное крошево. И все же он опять сунулся в дверь, выдираясь из него сквозь грохот и удары.

На месте надстройки вспухал гигантский оранжевый шар. Сгусток огня пожирал и скручивал жгутами остатки тьмы вокруг себя. Полубак дымился, медленно подымаясь на огненных крыльях. Их замах слизнул ресницы и брови, налил огнем свитер и брюки — человек, капитан, ничего не замечал. Команда уже погибла или еще погибала в пламени — его обезумевший взгляд тщетно ловил хотя бы намек на какое-то живое движение, на малейшие знаки присутствия людей...

...а тот, обгоревший, механик с «Фатьмы»...

Нос танкера задрался и повис над разливанным морем огня. Нестерпимая яркость шальных вихрей ослепила. Кажется, целую вечность били в глаза желтые молнии, хотя «вечность» длилась секунды и разом оборвалась: предсмертные судороги и корчи танкера швырнули его капитана обратно в каптерку и захлопнули дверь...

Глаза раскрылись с трудом, разорвав липкую корочку.

Тьма кромешная — неужели ослеп?! И нет сил пошевелиться...

Силы, впрочем, есть. Кажется, есть, но — малейшее движение, и... боль ломает, корежит тело, а в голове перекатывается раскаленный песок: огонь, кругом огонь!.. Кожа зудит и мозжит — хочется содрать ее ногтями; в глазах опять вспыхнула, замелькала огненная круговерть. Ох!.. замычал и сел: экипажа нет, а он ЖИВ! Почему?!

Рядом зашевелился, взвизгнул, ткнулся носом и влажно лизнул щеку Сэр Тоби... И ты уцелел, пес, а ОНИ?

Пес коротко взлаял и снова облизал воспаленное лицо хозяина. Будто смазал чем-то успокаивающим. Давай-ка еще! Лижи, лижи, псина! Кожа горит, а твой язык, что тампон с лекарством...