Михаил Клименко - Как Николай к дяде Коле в деревню ездил

Михаил Клименко

Как Николай к дяде Коле в деревню ездил

Согласно воспоминаниям дело было так.

Между прочим, жаль, конечно, что никаких научных протоколов не осталось. Да и кто бы их тогда, в той передряге, вел!.. А то бы можно было помараковать, посчитать, где-то и строгому анализу подвергнуть имевшие место факты, от которых, как ни крути, не отвертеться. Ибо было. Вот были бы протоколы, и умом можно бы пораскинуть, там, глядишь, и до самой сути этого природного явления удалось бы докопаться. А может, и до самого механизма. Как ни досадно, но, в общем, ни документов, ни настоящих свидетелей. Одни участники. Лица, как известно, заинтересованные. Хорошо, что еще они начисто все не забыли, а то бы поминай: что да как, да был ли, как говорится, мальчик.

Был... Но все по порядку, месяц за месяцем, год за годом.

Когда Николай Горобылин вскрикнул на кухне, его жена Алевтина сразу бросилась к нему на призывный крик. Хлоп мыло в корыто - и к нему: уж не опять ли что подобное?

- Вот опять... - лицом еще пуще светлея, озадаченно проговорил Николай.

Он стоял подле стола, держась за спинку стула. А на столе лежал южный фрукт - здоровенный гранат.

- Ох, ну и беда!.. Опять, что ли, ничего не видел, как он тут оказался? Рассказывай!.. - как липучка пристала к мужу Алевтина, а сама слушать боится, но все же больше страха интересно ей, что да как, может, на этот раз понятно все станет.

- Ну что я могу рассказать?.. - все-таки кое-как улыбаясь, начал Николай описывать очередной курьез-казус. - Сел я есть. Сама знаешь. Ну плюс ко всему луковицу взял. Только хотел ее раскожурить да разрезать, за ножом обернулся. Повернулся обратно - гляжу: вместо луковицы вот этот гранат лежит...

- Коля, Коля, хватит, хватит! - на этот раз что-то сильно запужалась молодая жена. - Никакое это не чудо и сколько можно! Чем, скажи, расплачиваться в конце концов будем? С кем? Кто это тычет нам - счету нет!

- Да-а-а... - сказал Николай и как ватный сел на стул. - Раз так поначалу везет, значит, крепко не повезет в дальнейшем.

- "Везет"!.. Квартиру надо менять! - постановила Алевтина. - Вот и отвяжемся так.

- Суеверная ты, Алевтина, - сказал Николай. - Разве дело в квартире!

Возник пылкий разговор. Изрядно волнуясь, Николай Павлович гранат раскожурил, и они, беседуя за столом и теряясь в догадках, по бубке его съели. Он был настоящий.

- Не надо было его есть, - ложась спать, сказала жена мужу. - К чему съели-то?.. - Но было уже поздно.

И они совершили обмен квартиры.

Они переехали на другую улицу. Очень далеко уехали, на край города. В большой крестовый дом с садом и приусадебными строениями. Подальше от греха. Потому что еще до граната в их семье то днем, то ночью изредка происходили, как выражалась Алевтина, "извороты той же масти", или, говоря словами самого Николая, "аналогичные случаи".

А началось все осенью. Еще в прошлом году. Николай как-то в воскресенье собрался в лес за грибами или за ягодами (он давно хотел побольше нарвать крушины). И Алевтина засобиралась: "Я с тобой!" А он ей наотрез: "Нет, нет и нет!" Смазал черным кремом свои "лесные" сапожки, надел белую фуражку с околышем и айда в дремучие леса!.. Поехал, значит, он в лес с корзинкой и во всем стареньком. А поздно вечером вернулся с электрички во всем новом. Все старомодное, зато как с иголочки. Вроде бы тот же самый, серый, но теперь совсем новенький коверкотовый пиджак. Бостоновые со стрелками брюки. Приехал сильно уставший, при парчовом галстуке, в лакированных туфлях, мало что замечая. И хотя бы с той же пустой корзинкой, а то ведь с крокодиловым портфелем, в котором, может, чьи-то важные документы с печатями лежали. Он молчит, в глаза жене не глядит. Слегка ухмыляется. И она молчит - только губы у ней кривятся да подергиваются. Слова короткого не выговорит, сказать ничего не может. Снял он со своей головы чью-то зеленую велюровую шляпу, на олений рог повесил. Шнурки не развязавши, лакированные туфельки с ног сбросил. Раздевается. Спать, видите ли, захотел. Все, как есть, чужое, будто бы свое небрежно так скидывает...

Спрашивает она у него скромно:

- Это откуда же у тебя обновки такие, Коля?.. Где и как купил в воскресенье?..

- Где купил, - резко хмыкнул он, - там уже нет. Сам не знаю.

Вот так ответ! Что теперь думать Алевтине?

Тут она увидала, как у него на голове волосы слежаны - не от этой новой шляпы, а от его белой фуражки, которую она сколько лет уж любила и которая теперь неизвестно где находилась... Может, сам в кювет бросил, в грязь затоптал, чтобы и собаки не нашли. Как увидала она на голове у него след от фуражкиного околыша - и в слезы... Значит, вот-вот, совсем недавно, совершил это немыслимое дело ее Коленька! Должно быть, как стало красное солнышко садиться, как немножко потемнело в сыром, дремучем лесу, тут и пошел Коля к нему, к тому дядьке напрямик... А вроде такой тихий, смирный, пальцем никого не тронет... И будто поплыли перед Алевтиной картины да образы. И какие слова начал говорить Коленька в смерть перепуганному человеку. А как осторожно так стал портфель за ручку брать, хвататься за него, а тот пожилой слабый человек все пятится, крутится - портфель за спину прячет, казенные документы отдать боится. И как угрожать ему Коля стал - прямо будто слышит Алевтина эти слова своего мужа в смурном лесу на закате солнца...

Так и глядела она на него, далекая от повседневных мечтаний своих. Глядит, а самой лес чудится и Коля с дядькой в нем. Пока злиться на него не стала. Тогда и дар речи к ней полностью вернулся. А он раздевается. Спать собрался. Переутомился, видите ли. Перенервничал в лесной глухомани.

- Да разве об этом я мечтала, Коленька!.. - тихо плача, сказала она ему.

А он ей и говорит, да так сказал, видно, на жаргоне, что она понять ничего не могла.

Он говорит:

- Без вины виноватый в грабеже не виноват. Глупая ты, Алевтина, совсем меня не знаешь! Одел меня кто-то в лесу...

Вот и пойми, что он хотел сказать. Не знает она его, оказывается! Как жениха разодели его в лесу!.. Всю ночь Алевтина обо всем думала и об этих словах. А утром он ей подробно сказку рассказал, как все было. Только она ни одному его слову не поверила. Она ему свое, о чем догадывалась. А он свое. Так до последнего и отпирался, не признавался. Все отрицал. Ну стала она, конечно, в милицию собираться. Так он чуть не на коленях заупрашивал ее не ходить. Ведь, кроме одной волокиты, сколько чего может быть. Не виноват он ни в чем! Не допустит больше этого, что бы это ни было! А если она считает, что он такой мелкий поганец, который может совершить эдакое немыслимое дело над слабосильным интеллигентным человеком, которого сама же она и придумала, пусть идет. Только, значит, совсем она ему не верит, и он для нее ноль без палочки.