Журнал «Если» - «Если», 2011 № 02

Темное отверстие (рот?) открывается и закрывается, но оттуда не вылетает ни звука. Вместо этого Абдул чувствует, словно в его мозг положили какую-то мысль — как будто посылку, которую нужно будет открыть позже.

Вместе с тенью он идет по песку к берегу спокойного моря. Вода (если это, конечно, вода) слегка пенится и бурлит, а в глубине движутся призрачные силуэты и видны очертания какого-то сооружения. Сложные узоры складываются, рассыпаются и образуются снова. Абдул Карим облизывает пересохшие губы: на них вкус железа и соли.

Он смотрит на своего провожатого, который велит ему остановиться. Открывается еще одна дверь. Они проходят сквозь нее и оказываются в новом мире.

Здесь все по-другому. Сплошной свет и воздух, и все пространство пронизано огромной прозрачной паутиной. Каждая нить этой паутины — полая трубка, в которой текут жидкие существа. Создания поменьше и более плотные плывут в пустоте между нитями паутины.

Лишившись дара речи, он протянул руку к переплетению нитей. Их тонкость напомнила ему филигрань серебряных браслетов, которые его жена носила на щиколотках. К несказанному удивлению Абдула, крошечное существо, плывшее внутри соломинки, остановилось. Оно похоже на пузатую водянистую запятую, полупрозрачную и без каких-либо отличительных черт, и все же он точно знает, что на него смотрят, изучают и испытывают удивление.

Нить паутины касается его пальцев, и он ощущает ее прохладную, неземную гладкость.

И снова открывается дверь. И снова они входят в нее.

От этого безумного путешествия голова идет кругом. Порой перед Абдулом Каримом мелькают пейзажи его собственного мира — деревья и улицы, далекие голубые холмы. По некоторым признакам можно понять, что эти кадры принадлежат разным временным точкам: в одной он видит армию солдат с сияющими на солнце шлемами и догадывается, что оказался в эпохе Римской империи. В другой раз ему кажется, что он снова дома, потому что перед ним его собственный двор. Но в плетеном кресле сидит какой-то старик и задумчиво водит по земле прутиком. На двор падает чья-то тень. Кто-то невидимый прячется за спиной старика. Неужели это нож блеснул в руке незнакомца? Что он сейчас видит? Абдул Карим пытается крикнуть, но из его рта не вылетает ни звука. Видение меркнет — отворяется дверь, и они в нее входят.

Абдула бьет дрожь. Похоже, он только что видел собственную смерть.

Он вспоминает, что так когда-то умер Архимед — чертил на земле круги, поглощенный какой-то геометрической проблемой, когда солдат-варвар подкрался сзади и зарезал его.

Но сейчас нет времени на раздумья. Абдул Карим заблудился в карусели вселенных, странных и непохожих друг на друга. Фаришта мельком показывает ему так много миров, что он уже давно сбился со счета. Он отбрасывает мысли о смерти и целиком отдается удивлению.

Его проводник открывает одну дверь за другой. По его лицу, на котором нет ничего, кроме одного-единственного отверстия, невозможно понять, о чем он думает. Абдулу хочется спросить: кто ты? И зачем ты это делаешь? Он, разумеется, знает старинную историю о том, как однажды ночью архангел Гавриил явился Пророку Магомету и взял его с собой в божественное путешествие по небесам. Однако какое дело архангелу Гавриилу до скромного учителя математики из провинциального городка, когда тот и в своем-то мире ничего не значит?

И все же он здесь. Быть может, Аллах хочет что-то сообщить ему — в конце концов, пути Его неисповедимы. И по мере того как чудеса предстают перед ним одно за другим, сердце Абдула Карима наполняется ликованием.

Наконец в одной из вселенных они останавливаются и повисают прямо посреди желтого неба. Испытав головокружительное отсутствие гравитации с приступом внезапной тошноты в придачу (которая, впрочем, быстро проходит), Абдул Карим поворачивается в воздухе и замечает, что небо не однородно, а словно покрыто тончайшей мозаикой: геометрические формы переплетаются и смешиваются, образуя новые. Цвета тоже меняются — от желтого до зеленого, лилового, пурпурного. Ему вдруг кажется, что в небе один за другим открылись тысячи глаз, и, поворачиваясь, он видит, как мелькают перед ним все другие вселенные. Настоящий калейдоскоп, только невообразимо огромный. И он — в самом центре, в пространстве между пространствами, а в теле ощущается низкая, неровная дрожь, похожая на барабанную дробь. Бум, бум — бьет барабан. Бум, бум, бум. Постепенно становится ясно: всё, что он сейчас видит и чувствует, — есть часть какого-то гигантского узора.

Тут-то Абдула Карима и настигло то самое озарение, которого он ждал всю жизнь.

Он столько бился с трансцендентными числами, пытаясь понять идеи Кантора, в то же время представления Римана о простых числах тоже его увлекали. Порой на досуге он размышлял о том, не связаны ли они на каком-то глубинном уровне. Несмотря на их явную случайность, в простых числах есть своя закономерность, на что намекает недоказанная гипотеза Римана. И вот теперь он наконец видит: если представить простые числа как территорию огромной страны и взглянуть на эту реальность в двухмерном срезе, который пересекает эту территорию на некоторой высоте над поверхностью и под углом, то, разумеется, увиденное будет казаться случайным. Вершины холмов, обрывки долин… Ведь наблюдать можно будет только ту часть местности, которая попала в этот срез. И покуда мы не сможем увидеть весь пейзаж целиком в многомерном великолепии, его топография будет казаться бессмысленной.

Вот оно: голые кости творения, здесь, в месте, откуда берут начало все ответвления вселенных, где бьется сердце метакосмоса. На этих строительных лесах структура скелета мультиверса очевидна и великолепна. Вот та гигантская топография, частичка которой мелькнула перед Кантором. Озарение вспыхивает в мозгу Абдула Карима так ясно, словно сам метакосмос говорит с ним. Он видит, что из всех трансцендентных чисел лишь некоторые (по-прежнему бесконечное количество, но не все) обозначены как ворота в другие миры, и на каждом стоит простое число. Да. Да… Но почему именно так? Какая в этом отражается глубинная симметрия? Какая закономерность Природы, о которой не подозревают физики нашего мира? Неизвестно.

Место обитания простых чисел, топология бесконечных вселенных — в этот миг он видит их собственными глазами. Никакая элементарная функция из тех, что известны человеку, не может охватить этот простор, эту неисчерпаемую красоту. Абдул Карим понимает, что никогда не сможет описать все это привычными математическими знаками. Убедившись в правильности гипотезы Римана, вытекающей из этой огромной сияющей реальности, он не сможет доказать ее обычным способом. Ни один человеческий язык на свете, математический или какой-то другой, не в силах описать то, что для него теперь ясно как день. А может быть, именно он, Абдул Карим, положит начало такому языку? Ведь перевел же великий поэт Икбал небесное путешествие Пророка, чтобы дать людям понять — небеса достижимы!