Журнал «Если» - «Если», 2011 № 02

— Ты же сказала, что я могу к тебе прийти!.. — верещит он, отползая.

— Он же был твоим отцом, черт побери! Ты знал, ты был там! Он умер почти у тебя на глазах, а ты мне даже не сказал!

— Я…я…

— Почему ты не сказал, сволочь? Шимп велел тебе солгать, да?

— Я думал, ты знаешь! — кричит он. — Кто тебе мешал это узнать?

Моя ярость улетает, как воздух через пробоину. Обессиленная, я тяжело сажусь, утыкаюсь лицом в ладони.

— Это записано в бортовом журнале, — хнычет он. — Никто не скрывал. Как ты могла не знать?

— Могла, — угрюмо признаю я.

Я имела в виду, что не знала, но это вообще-то неудивительно. Через какое-то время в журнал перестаешь заглядывать. Есть правила.

— Никогда даже не спрашивала, — негромко добавляет сын. — Ну, как у них дела…

Я поднимаю на него взгляд. Дикс смотрит на меня безумными глазами с другого конца комнаты, прижавшись спиной к стене. Он так напуган, что не решается броситься мимо меня к двери.

— Что ты здесь делаешь? — устало спрашиваю я.

У него перехватывает горло, и со второй попытки он отвечает:

— Ты сказала, что я могу вернуться. Если сожгу свой линк…

— Ты сжег свой линк?

Он сглатывает и кивает. Вытирает кровь с губ.

— А что об этом сказал шимп?

— Он сказал… оно сказало, что не возражает, — Дикс делает столь откровенную попытку подлизаться, что в тот момент я даже верю, будто он действительно не связан с шимпом.

— Значит, ты спросил разрешения? — Он послушно кивает, но я вижу правду на его лице. — Не ври, Дикс.

— Он… правда это предложил.

— Понятно.

— Чтобы мы могли поговорить.

— И о чем ты хочешь поговорить?

Он смотрит в пол и пожимает плечами.

Я встаю и подхожу к нему. Он напрягается, но я качаю головой, развожу руки.

— Все хорошо. Не бойся.

Я прислоняюсь к стене, соскальзываю вдоль нее, сажусь рядом с ним на пол.

Какое-то время мы просто сидим.

— Как все это было долго, — произношу я наконец.

Он смотрит на меня, не понимая. Что вообще означает слово «долго» здесь?

— Знаешь, говорят, что никакого альтруизма не существует, — пробую я снова.

Его глаза на мгновение становятся пустыми, затем в них мелькает паника, и я знаю, что он сейчас пытался узнать через линк определение этого слова, но ничего не вышло. Значит, мы действительно одни.

— Альтруизм, — объясняю я. — Противоположность эгоизму. Делаешь нечто такое, за что платишь сам, но это помогает кому-то еще. — Кажется, он понял. — Говорят, что каждый бескорыстный поступок в конечном итоге сводится к манипулированию, или родственному отбору, или взаимному обмену, или чему-то еще, но это не так. Я могу…

Я закрываю глаза. Это труднее, чем я ожидала.

— Я могу быть счастлива, просто зная, что у Кая все было в порядке, что Конни была счастлива. Даже если это не принесет мне и зернышка выгоды, даже если это будет мне что-то стоить, даже если не будет шанса, что я когда-либо увижу любого из них вновь. И не жалко будет заплатить почти любую цену, лишь бы знать, что у них все было хорошо.

— Просто верить, что у них…

Значит, ты не видела ее во время последних пяти строек. Значит, он не попадал в твою смену после созвездия Стрельца. Они просто спят. Может быть, в следующий раз.

— Значит, вы не проверяете… — медленно произносит Дикс. На его нижней губе пузырится кровь; он этого не замечает.

— Мы не проверяем. — Да только я проверила, и теперь их не стало. Обоих не стало. Если не считать тех каннибализированных нуклеотидов, которые шимп переработал в моего дефектного и неприспособленного сына.

Мы единственные теплокровные существа на тысячи световых лет вокруг, а мне так одиноко.

— Прости, — шепчу я, наклоняюсь и слизываю кровь с его разбитых губ.

На Земле, когда еще существовала Земля, жили такие маленькие животные — кошки. У меня когда-то был кот. Иногда я часами наблюдала, как он спит — лапы, усы и уши у него подергивались, когда он гонялся за воображаемой добычей в том мире, который изобретал его спящий мозг.

Мой сын выглядит так же, когда шимп прокрадывается в его сны.

Метафора почти буквальная: кабель проникает в его мозг, подобно какому-то паразиту, обмениваясь теперь информацией по старомодной волоконной оптике, потому что Дикс сжег свой беспроводной линк. Или, пожалуй, занимаясь принудительным питанием — яд течет в голову Дикса, а не наоборот.

Я не должна здесь находиться. Разве не я недавно разразилась тирадой насчет вторжения в мою личную жизнь? (Недавно. Двенадцать световых дней назад. Все относительно.) И все же я не вижу, что Дикс может назвать здесь своим личным: ни украшений на стенах, ни каких-то поделок или хобби, ни видеомузыкальной консоли с панорамным звуком. Вездесущие в каждом жилом помещении секс-игрушки стоят без дела на полках; я предположила бы, что он сидит на либидо-подавителях, если бы недавний опыт не доказал иное.

Что я делаю? Это что, некий извращенный материнский инстинкт, какое-то рудиментарное проявление плейстоценовой материнской подпрограммы? Неужели я настолько робот? Или мозговой ствол послал меня сюда охранять своего ребенка? Охранять своего сексуального партнера?

Любовник он или личинка, это вряд ли имеет значение: его жилище — лишь пустая раковина, здесь нет ничего от Дикса. Тут лежит только его заброшенное тело: пальцы подергиваются, глаза мечутся под опушенными веками, следя за образами, возникающими в мозге. Они не знают, что я здесь. Шимп не знает, потому что мы сожгли его подсматривающие глаза еще миллиард лет назад, а сын не знает, что я здесь, потому что… ну, потому что сейчас он не здесь.

Кого я должна из тебя сделать, Дикс? Ничего из этого не имеет смысла. Даже язык твоего тела напоминает, что тебя вырастили в Баке — но я далеко не первый человек, которого ты увидел. Ты вырос в хорошей компании, с людьми, которых я знаю, которым доверяю. Доверяла. Как же ты оказался на другой стороне? Как они позволили тебе ускользнуть?

И почему они не предупредили насчет тебя?

Да, есть правила. Есть угроза того, что враг будет наблюдать долгими и мертвыми ночами, угроза… других потерь. Но такое беспрецедентно. И уж кто-нибудь наверняка мог оставить подсказку, какой-то намек, зашифрованный в метафоре, слишком тонкой для туповатого…

Я многое бы дала, чтобы подключиться к этому каналу, увидеть то, что сейчас видишь ты. Но рисковать я, конечно, не могу — я выдам себя, как только попытаюсь вклиниться во что-либо, кроме опорного сигнала, и…

…секундочку…

Эта скорость передачи слишком низка. Ее не хватит даже для передачи графики с высоким разрешением, не говоря уже о тактильной и обонятельной информации. Ты погружен в лучшем случае в каркасный мир.

И все же, посмотри на результат. Пальцы, глаза — как у кота, которому снятся мыши и яблочные пироги. Как у меня, когда я вспоминала давно потерянные земные океаны и горы, пока не поняла, что жить в прошлом — всего лишь еще один способ умирания в настоящем. Скорость передачи говорит, что это чуть ли не тестовый сигнал, а твое тело показывает, что ты погружен в иной полноценный мир. Как же машине удалось обмануть тебя, заставив принять жидкую похлебку за деликатес?