Виктор Колупаев - Фирменный поезд Фомич

- Вот что, Семен, - сказал Иван, - рассказывай, как туда нужно проникать, или я за себя не ручаюсь.

- Не ручаешься! - мгновенно вскипел Семен. - Ты за себя не ручаешься! Я тоже за себя не ручаюсь! Ты думаешь, я не вижу, я слепой? Нет, фигу! Я все вижу.

Иван едва сдерживал себя. Семен, конечно, заметил кое-что правильно. Но глаз своих Иван на Тосю не "клал", и мыслей у него никаких черных не было. Ну, страдал, конечно, человек. Страдал. Это было видно. Я, по крайней мере, видел. Такое случается с людьми. Но и боролся с собой Иван, честно боролся. И ничего Семен не мог поставить ему в вину. Напрасно он набросился на Ивана.

Да-а... Теперь Семен был под надежной защитой. Он мог говорить Ивану что угодно, и тот все равно смолчит. Семен даже ударить Ивана мог, и тот все равно бы не ответил, разве что зубы свои стер в порошок. Все точно рассчитал Семен Кирсанов, единственный, кто мог сейчас помочь нам.

- Что же это он так про свою жену? - недоуменно спросил Степан Матвеевич. - При чем тут Тося?

- Да ни при чем, - сказал я.

- Ага! Ни при чем? Сам нашел кралю с ребенком и теперь хочешь, чтобы и Тося!

- Ну ты тип, Семен, - сказал я. Ведь ничем его сейчас не возьмешь. Полностью обезопасил себя со всех сторон.

- Ради бога, - попросил Степан Матвеевич, - расскажите или покажите, как это делается.

- Да делайте что хотите. Вас много, а я один. Только в том и вся ваша сила, что вас много!.. Пусть он вообще на Тосю не смотрит. И на глаза не попадается. Знаю я, садятся холостыми, а вылазят женатыми!

- Иван, - попросил Степан Матвеевич.

Иван ничего не сказал, протиснулся между людьми и пошел по коридору в сторону купе проводниц.

- Вот и пусть ходит ищет себе в другом месте.

Никто не бросился вслед за Иваном...

25

- Что еще нужно сделать? - спросил Степан Матвеевич.

- Ничего, - буркнул Семен. Он вдруг ни с того ни с сего сник, увял, постарел.

Но он все же шагнул к макету, поднял ногу прямо в ботинке, опустил ее в крышу, и снова, как в молоко, вошла она туда, потом вторую, погрузился по пояс, исчез весь, даже не взглянув на нас.

- Все равно ничего не понял, - сказал Валерка.

- Я тоже, - сказал Степан Матвеевич.

Ничего не понял и я. Никакого дополнительного секрета и фокуса здесь не было. Семен исчез, и все.

- И этот навек, - прошептал начальник поезда.

Но Семен исчез не навек. Голова его вынырнула из крыши даже нетреснувшего и нераскрывшегося макета, потом плечи, туловище, руки, ноги. Вот он спрыгнул на пол и преспокойно уселся на свое место.

- Демонстрационный зал там, моды показывают.

И все.

- Так в чем же дело? - устало спросил Степан Матвеевич.

Никто не знал. Валерка по своей инициативе снова подошел к макету и попытался влезть в него. Нет. Ничего у него не вышло.

- В чем дело, Семен? - умоляюще проговорил Степан Матвеевич. - Ведь для дела, для спасения...

- Не знаю. Я прохожу, а вы почему-то нет. Так он устроен.

Семен не врал. Да и для чего ему было сейчас врать? Просто макет впускал в себя только его и Валерия Михайловича.

- Вы точно не знаете?

- Ничего я не знаю. Я думал, он всех пускает, кто хочет.

Хорошо заметная растерянность поселилась среди нас. Ну работай, голова, работай! Что ж уж, совсем безвыходное положение, что ли?

- Надо знать, для чего этот макет был создан, - сказал Федор. - У него какое-то одно-единственное назначение.

- Что значит для чего? - не понял я.

- Ну тот, Афиноген-то, для чего его сделал? И почему бабуся не взяла его с собой?

- Дарственная, - пробормотал Семен.

Его никто не слушал. При чем тут дарственная? Никакой дарственной не было. Бабуся совсем не хотела везти этот чемодан своей родственнице и ее дочери, потому что у них и так вся жизнь в тряпках. Вроде злого подарка был этот чемодан. И что имел в виду Афиноген, когда создавал эту чудовищную игрушку?

А поезд отстукивал свою нескончаемую песню. Стандартно и ритмично вздрагивали колеса вагона. Мимо проносились столбы электропередачи, отдельные группки деревьев и озерца, уже едва различимые в начинающей сгущаться темноте.

Наступала ночь. А жара все не спадала. Правда, не так уже дышало жаром от окон. Исправная вентиляция в какой-нибудь час превратила бы это пекло в нормальную для человека атмосферу. Но вентиляция не работала с самого Фомска.

Все это проносилось у меня в голове каким-то вторым слоем, скорее как реакция на органы чувств, а не как сознательное размышление. А думал я о бабусе. Какой-то секрет был в этом макете, придуманный специально для двух любителей всяких модных тряпок.

Минуты две длилось это нестерпимое молчание. Даже Семен, кажется, начал понимать что-то. Да и поуспокоился он после ухода Ивана. Вот это закрутилось в нашем фирменном поезде! Однако что же имел в виду этот неудавшийся ученый, непризнанный Афиноген? Ведь те, для кого он сработал эту игрушку, могли, конечно, входить в нее беспрепятственно. Иначе для чего все это? Тут сомнений быть не может. Они могли входить. Семен и Валерий Михайлович тоже. Значит, у них есть что-то общее. Но что? Любовь к тряпкам? Это уже, наверное, ближе... Но вряд ли Семен страдал страстью к тряпкам как к таковым. Значит, надо еще ближе. Страсть, страсть. Стяжательство. Ага! Вот оно! Не просто любовь, а страсть к стяжательству, безмерное престижное потребление! Всего, что только можно отхватить. И ковры, и заграничные туфли, и книги, которые ровными безмолвными рядами стоят за стеклами полированных шкафов, и автомобили, на которых пять-десять раз в году ездят на речку. Но престиж, престиж! Я имею, я обладаю, у меня лучше, я смог, я изворотливее, я умею жить!!! А вы нет...

Для меня или для Ивана такое было невозможно. Вечная нехватка денег. Если и книги, то для работы и для души, не все подряд, а строго выборочно, хотя и после этого комнату в основном населяют только книги. Никаких эмоций при виде купленного приятелем автомобиля, разве что легкое удивление и чуть более глубокое непонимание.

Стоп! Значит, престижное потребление... стяжательство. Хотя стяжательство - это грубо и обидно.

- Я вот что думаю, - сказал я. - Этот макет впускает в себя только тех, у кого имеется страсть к безудержному потреблению, к потреблению престижному, когда это потребление становится уже единственным смыслом жизни. Только для таких этот макет и создан.

Семен не полез в бутылку, даже не обиделся. Я полагаю, что моя мысль и не была для него оскорбительной. Скорее она могла вызвать в нем только гордость за самого себя. Вот ведь, сам додумался! Никто не учил... Жизнь разве что научила! Так от жизни брать уроки не стыдно.

- Сами посудите, - воодушевился я. - Для кого была сработана эта игрушка-чертовщинка? Для жены ученого Коли и его дочери, которые, по словам бабуси, всю жизнь свою видят только в тряпках. Семен вот прошел безболезненно...