Журнал «Если» - «Если», 2009 № 11

— Мисс Чернова, знаете ли вы кого-нибудь, кто был бы очень заинтересован этим ожерельем? Какой-нибудь журналист, настойчиво задающий о нем вопросы непосредственно или по электронной почте? Или кто-нибудь из местных жильцов?

— У меня нет электронной почты, мисс Вашингтон.

Следовало бы поправить: «детектив Вашингтон», но Тара ошибку проигнорировала.

— Так все же — хоть кто-нибудь?

— Нет.

Таре показалось, что перед ответом балерина поколебалась едва уловимое мгновение, но уверенности не было. Она продолжала задавать вопросы, хотя понимала, что это уже ничего не даст. Анна Чернова постепенно начинала проявлять признаки вежливого нетерпения. Почему Джерачи не останавливает свою помощницу? Ей нужно было продолжать «усыплять их бдительность», как он это называл, именно до того момента, когда он посчитает нужным вмешаться. Бессмысленные вопросы продолжались, пока Тара полностью не иссякла и уже ничего не могла придумать, и только тогда Джерачи произнес, как бы мимоходом:

— Вы знакомы с доктором Эрдманном, физиком?

— Мы встречались однажды, — ответила Анна.

— У вас не сложилось впечатление, что он питает к вам романтические чувства?

Впервые Анна выглядела изумленной.

— Думаю, единственное, что вызывает у доктора Эрдманна романтические чувства, это физика.

— Понятно. Спасибо за то, что уделили нам время, мисс Чернова.

В холле Джерачи повернулся к Таре:

— Балет! Черт знает чем в наше время приходится заниматься полиции… Ты хорошо поработала, Вашингтон.

— Спасибо. Что теперь?

— А теперь надо найти жильца, питающего романтические чувства к Анне Черновой. Это не Эрдманн, но такой здесь непременно есть.

Значит, Анна действительно допустила секундное колебание, когда Тара расспрашивала ее о жильцах, питающих к ней особый интерес! Тара раздувалась от гордости, проходя холлом вслед за Джерачи. А он, не оборачиваясь и не глядя на нее, бросил:

— Только не слишком заносись.

— Никогда, — ответила она деловито и сухо.

— Это хорошо… Коп, интересующийся балетом! Иисусе!

Корабль проявлял беспокойство. Через множество кубических световых лет от него, между звездами, само пространство-время искривлялось опасным образом. Новое существо набирало силы, а он все еще был слишком далеко от него!

То, что происходило, не должно было случиться таким образом.

Если бы корабль уловил появление новой сущности несколько раньше, все произошло бы правильно, в строгом соответствии с законами эволюции.

Все во Вселенной взаимосвязано: звезды, галактики, разум. Если бы корабль раньше осознал, что в таком вот галактическом захолустье имеется потенциал для рождения нового существа, то он давно был бы на месте, чтобы направлять, формировать, облегчить переход. Но он этого не понял, поскольку не было никаких признаков.

А теперь уже шли события. Образы, пока туманные и односторонние, достигали корабля. Но что более важно и опасно, от них исходила энергия, с которой нарождающаяся сущность не знала, как справиться, как правильно ее употребить. Быстрее, корабль должен двигаться быстрее…

Но он не мог этого сделать без того, чтобы не нанести пространству-времени непоправимый ущерб. Пространство-время можно реконфигурировать не чаще и не больше определенного предела. А пока…

Наполовину сформировавшаяся сущность шевелилась, боролась, завывала от ужаса.

Генри Эрдманн был напуган.

Он с трудом мог бы признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы показать это людям, тесно набившимся в его маленькую квартирку субботним утром. Они с серьезным видом сидели перед ним полукругом, занимая диван, и кресло, и кухонные стулья, и другие стулья, принесенные из соседних квартир. Эвелин Кренчнотид пристроилась справа от него, почти вплотную, в слишком некомфортной близости. Генри вынужден был обонять одуряющую сладость ее духов. Она завила волосы, и голова ее казалось покрытой крошечными седыми колбасками. Стэн Дзаркис и Эрин Басс — единственные, кто еще был на это способен, — сидели на полу. Складки желтой ситцевой юбки Эрин казались Генри единственным ярким пятном среди землистых лиц. Двадцать человек, а возможно, в здании обнаружились и другие постояльцы, затронутые странными явлениями. Генри позвал тех, кого он знал, а те позвали тех, кого знали они. Не хватало только прикованной к постели Анны Черновой да Эла Космано, который отказался участвовать.

Все глядели на Генри, ожидая начала.

— Думаю, мы все знаем, почему мы здесь, — начал Генри, и тут же его поразило чувство нереальности происходящего. Он не понимал, сам-то он здесь зачем? В его мозгу всплыли слова Майкла Фарадея, высеченные на стене здания физического факультета Калифорнийского университета: «Нет ничего слишком чудесного, что не могло бы оказаться истинным». Теперь эти слова звучали насмешкой. То, что произошло с Генри, чудесным не было, но было «истинным» в том смысле, которого он не мог принять, хотя намеревался сделать все от него зависящее, чтобы свести дело к физике тем единственным способом, до которого смог додуматься после долгих часов напряженных размышлений. Все остальное было немыслимым.

Генри продолжил:

— Со всеми нами случилось… нечто… И самое лучшее, что мы можем сделать для начала, это выяснить — действительно ли мы все испытали одно и то же.

Сбор данных.

— Итак, я начну первым. В пяти разных случаях я испытал ощущение некоей силы, захватывающей мое сознание и мое тело, как будто через меня проходила мощная волна энергии, своего рода нейрологический шок. Один раз это было болезненно, в других случаях нет, но всегда очень утомительно. Кто-нибудь еще испытывал что-то похожее?

Последовал взрыв восклицаний, который Генри притушил поднятием руки.

— Давайте просто поднимать руки. Итак, кто-нибудь еще пережил подобное?.. Все. Хорошо, давайте теперь пройдем по кругу, каждый представится и расскажет свой случай, начнем слева от меня. Пожалуйста, рассказывайте ясно и подробно, насколько это возможно, но пока прошу ограничиться исключительно описаниями. Не надо толкований.

— Учителишко проклятый, — пробормотал кто-то, но Генри не разглядел, кто именно, да и не старался. Его сердце билось ускоренно, и ему казалось, что у него даже уши выросли, чтобы не пропустить ни одного слова. Он намеренно не упомянул о времени, когда происходили эти его «приступы» и не стал рассказывать о сопутствующих им внешних обстоятельствах, чтобы не влиять на информацию, которую могли бы предложить другие.

— Я Джон Клудж с четвертого этажа, — начал тяжелый круглоголовый мужчина с абсолютно лысой головой и приятным голосом.