Стивен Бакстер - Свет иных дней

Поэтому для того, чтобы докопаться до Хайрема, чтобы заставить его страдать так, как страдала она, ей нужно было сделать больно тому, кого Хайрем любил больше всех.

Не так уж долго Мэй пришлось изучать Хайрема, самого публичного человека на планете, чтобы выяснить, кого он любит больше всех. Бобби Паттерсона, своего золотого сыночка.

И конечно, сделать это следовало так, чтобы Хайрем понял, что за все в ответе он, что виноват во всем только он один – как была виновата Мэй. Так ему будет больнее всего.

Медленно-медленно в мрачных пустотах сознания Мэй вырисовывался план.

Она вела себя осторожно. Она не хотела отправиться следом за мужем и дочерью в камеру, где вкалывают смертельную дозу. Она знала, что, как только совершится преступление, власти сразу же с помощью червокамеры просмотрят всю ее жизнь в поисках подтверждения того, что она заранее и намеренно задумала это преступление.

Ей следовало все время помнить об этом. Она словно бы постоянно находилась на сцене при открытом занавесе, и каждое ее действие записывалось, за ней наблюдали, каждый ее шаг анализировали наблюдатели из будущего. Они притаились в темноте за кулисами и делали свои пометки.

Она не могла скрыть свои действия. Значит, ей следовало все обставить так, чтобы это было преступление в состоянии аффекта.

Она понимала, что ей следует притворяться и делать вид, будто бы она понятия не имеет ни о каком расследовании в будущем.

Поэтому она продолжала жить своей жизнью и вела себя как бы естественно, как бы – как все: пукала, сморкалась и мастурбировала. Всеми силами старалась делать вид, что догадывается о будущем расследовании не больше, чем все остальные в эти времена стеклянных стен.

Конечно, ей пришлось собрать сведения. Но и это можно было сделать, не привлекая внимания. В конце концов, Хайрем и Бобби были самыми знаменитыми людьми на планете, и Мэй запросто могла выглядеть не шпионкой-маньячкой, а одинокой вдовушкой, ищущей утешения в телепрограммах, посвященных жизни знаменитостей.

Через какое-то время она решила, что придумала способ, как к ним подобраться.

Это означало, что ей придется освоить новую профессию. Но и в этом не было ничего необычного. Наступил век всеобщей паранойи, всеобщей предосторожности. Все, кто мог себе это позволить, обзаводились личной охраной, бурно развивалась целая индустрия этого бизнеса, и многие люди получили возможность сделать на этом карьеру. Мэй начала упражняться, укреплять тело, тренировать разум. Поработала у других людей, охраняла их самих и их имущество, и эти люди были никак не связаны ни с Хайремом, ни с его империей.

Она ничего не записывала, ничего не произносила вслух.

Медленно изменяя траекторию собственной жизни, она старалась вести себя так, чтобы каждый ее преднамеренный шаг выглядел естественным, повинующимся собственной логике. Так, словно ее совершенно случайно несло течением к Хайрему и Бобби.

А она тем временем изучала и изучала Бобби – начиная с позолоченного детства до наступления зрелости. Он был чудовищным созданием Хайрема, но он был красивым существом, и у Мэй стало создаваться такое чувство, будто она его знает.

Она намеревалась уничтожить его. Но, проводя с ним все часы бодрствования, она стала замечать, что Бобби мало-помалу начинает занимать место в ее сердце, в его мрачных пустотах.

Бобби и Кейт в поисках Мэри осторожно пробирались по Оксфорд-стрит.

Три года назад, вскоре после того, как Мэри привела их в ячейку беженцев, она исчезла из их жизни. В этом не было ничего особенного. Разветвленная сеть беженцев, наброшенная на весь земной шар, работала по ячеечному принципу старинных террористических организаций.

Но не так давно, встревоженный отсутствием вестей от сводной сестры на протяжении нескольких месяцев, Бобби выяснил, что искать ее следует в Лондоне. Его заверили в том, что сегодня он с нею встретится.

Над городом нависло серое, приправленное смогом и грозящее дождем небо. Стоял летний день, но было не жарко и не холодно, царило раздражающее ни то ни се большого города. Бобби нервничал, парясь под плащом-невидимкой, но расстегнуть его, конечно, не мог.

Бобби и Кейт маленькими плавными шагами перемещались от одной группы людей к другой. С натренированной ловкостью они проникали внутрь не слишком плотной толпы народа, пробирались в середину, а когда толпа рассеивалась, они снова продолжали путь – и всегда шли не туда, откуда пришли. Если иного выбора не было, они, бывало, даже возвращались назад по своим следам. Они передвигались медленно, но зато ни одному из тех, кто стал бы следить за ними с помощью червокамеры, не удалось бы увидеть их дольше чем на протяжении всего нескольких шагов. Эта стратегия оказалась настолько эффективна, что Бобби гадал, сколько еще беженцев ходит сегодня по Лондону, перемещаясь от одной группы людей к другой.

Не приходилось сомневаться, что, несмотря на климатические сдвиги и всеобщее обнищание, Лондон по-прежнему привлекал туристов. Люди приезжали сюда – вероятно, ради того, чтобы посетить художественные галереи, увидеть древние здания и дворцы, ныне покинутые британским королевским семейством, оставившим страну и обретшим более солнечный престол в монархической Австралии.

Как ни грустно, не было сомнений и в том, что город знавал лучшие времена. Большинство магазинов представляли собой прилавки без витрин. Некоторые вообще пустовали, и из-за этих прорех улица походила на щербатую челюсть старика. И все же тротуары этой городской артерии, тянущейся с востока на запад и некогда игравшей роль одной из главных торговых улиц Лондона, и по сей день были заполнены толпами народа. Поэтому здесь хорошо было прятаться.

Но Бобби вовсе не был в восторге от того, что его со всех сторон окружала человеческая плоть. Прошло уже четыре года с тех пор, как Кейт отключила его имплантат, но он все еще легко пугался, у него все еще вызывало мгновенное отвращение прикосновение к человеческим собратьям. Особенно неприятные чувства будили у него непроизвольные контакты с животами и обвисшими ягодицами множества пожилых японцев. Казалось, этот народ ответил на появление червокамеры массовым уходом в нудизм.

Гомон голосов вдруг нарушил выкрик:

– Эй! Разойдитесь!

Люди впереди Бобби и Кейт расступались и разбегались, словно навстречу им двигался какой-то злобный зверь. Бобби схватил Кейт за руку и втащил в дверной проем на входе в магазин.

По коридору, образованному расступившимися людьми, бежал рикша – толстый лондонец, голый по пояс. По обвисшим грудям толстяка стекали струи пота. В повозке восседала женщина (по всей вероятности, американка) и с кем-то переговаривалась с помощью устройства, имплантированного в запястье.