Многократор - Художник Её Высочества

Блядский род, а если бы револьвер выстрелил? После смерти всё поздно!

— Что ты ко мне привязался?

— Ты сама ко мне привязалась. Забыла уже? Назвалась грудью — полезай в горстю. Потом, если веришь… значит верь!

— Вот от чего ты завелся, нехристь? — улыбочка змеючая.

— Пшла давай!

Втолкал её в церквушку, не запираемую ни зимой, ни летом для охочих перемолвиться с богом или чаще выцыганить у него что-нибудь очередное актуальное. Развернул доходягу к скромному алтарю и замер на мгновение. Каждый раз охолонет сердце. Нечиста совесть атеиста, анатомирующего божью благодать непрокипячёными инструментами. Тихо было здесь и честно признать — свято. КЩльты научились спокойными зрачками свечей, спрятанным в золоте светом, внимательными глазами святых — создавать у людей праведное настроение В таком месте кощунствовать не хотелось до судорог.

— Повторяй за мной.

— Что повторять?

— Ну не частушки же: мы с подружкою вступили в соцсоревнование: чаще в поле выходить, реже на свидание. Молитву.

— Кто ж тебя знает? Первый раз за месяц мне такой хунвейбин попался.

— Не ругайся в церкви, — получишь! Если буду неудачно импровизировать, а ты засмеешься, тоже сделаю больно, — и начал читать первое что вспомнил. — О, святой Николай…заступник….

— Здесь нет святого Николая. Здесь Богородица.

Тряхнул за плечи.

— Заткнись и повторяй! О пресвятая Богородица, владычица моя.

— Больно мне!

Развернул её к себе.

— Ты раньше в бога, само собой, не верила, теперь, естественно, веришь. А веришь, что я тебя по-настоящему отлуплю, как мужика, с кровью?

Молчит, а губы в это время без звука шевелятся, будто уже начала читать молитву.

— Что ты там бормочешь, пьета скорбящая? Не слышу.

— Ты — садист.

Снова развернул. Разворачивать её туда-сюда легче, чем играть с куклой.

— Повторяй, ну?! О, святая Богородица. Владычица моя.

Молчит.

— Какая же ты верующая, если молитву не хочешь прочитать? — ударил ладошкой по голове. Ударил от его мужской возможности на одну сотую. Можно сказать — погладил. Но и этого было достаточно. Девчонка съежилась, втянула голову в плечи. — Ещё оплеуху? Я тебя серьезно предупреждал, — толкнул для острастки пальцами в затылок. — Будешь повторять?! — ударил на десять сотых. Мужчина бы на такое, скорее всего, обиделся и начал потихоньку размышлять о сдаче. Доходягу же потрясло.

— Буду, скотина… не бей…

— О, святая Богородица. Владычица моя.

— О, свя…святая Богородица… — завыла через свой злонамеренно колотый фарфор.

— Спасибо тебе, милосердная, за то, что не бросаешь меня в беде.

Ломать её надо. Ломать! Сдавил плечи так, что синяки позже вылезут обязательно.

— Спасибо тебе, милосердная, за то, что не бросаешь меня в беде… и-и-и-и-и…

— Верую в крепкое твое смотрение и сильную твою память.

— Верую в крепкое твое смотрение и сильную твою память… и-и-и…

— Благая спутница и заступница, молю тебя отныне.

— Благая спутница и заступница, молю тебя отныне… и-и…

— Молю тебя отныне следить за мной и сочувствовать.

— Молю тебя отныне следить за мной и сочувствовать.

— Но не помогать мне, потому что с этой минуты я буду бороться за себя сама из последних оставшихся во мне сил, до тех пор, пока или не умру, или не воскресну.

Богородица, затаив дыхание, смотрела на них с иконы.

— Повтори же, — попросил тихо, где-то даже чуть дотрагиваясь до слов. Чуть не крошились зубы, так стискивал челюсти. — Повторяй, блядь такая! — заорал, холодея нутром.

Девчонка сжималась и сжималась в руках воздушным шариком с развязанным устьем и стонала.

— Будешь повторять, тварь?! — сдавил шеёшку. — Будешь?!! Ну будешь повторять, сука?!! Не будешь?!! Проще сдохнуть тебе, слабачка?!! Повторяй, твою богомать!!! — и трепал её, и дергал во все стороны, и кричал на божий храм так, что остальные недежурные святые на небесах проснулись, если они там вообще есть, равнодушные геометры с кривыми линейками. — Ты у меня сейчас не то что два предложения повторишь, двоечница, ты у меня шумерский алфавит вспомнишь! Будешь повторять..? — прохрипел, задохнувшись.

Свеча под богородицей вдруг погасла. Сквозняк, наверное.

Бросил её на пол на четвереньки, рывком стянул брюки, трусики. Бег по пересеченной местности от безносого чемпиона утомителен. Поэтому пришлось мягкий член запихивать пальцами. Член в конце концов встал от страха. Он насиловал женщину в Храме Божьем! Природа сексуальной моторики порой мистична. Бывали случаи, когда приговоренные к повешению спускали во время казни и, болтаясь на висилице, загадочно улыбались. Татаро-монголы, в своё время, любили любить русских женщин в православных храмах. Кто знает, как договорено в тайном соглашении между нами и верховными богами, у которых, может быть по соседству, в другой галактике, имеется своё руководство, а у руководства свой центр(а)тяжести(онный) начальник, проживающий по своей прихоти у нас на Земле, адрес: хижина в Розенштайне, Швабия? Какой-нибудь лесник-обходчик с рыжей коркой на губах. И не так всё. Да, искусство — природа человека, да, природа — искусство бога, но бога человек создал искусственно из природы. И не так всё, наверное… Не думать об этом главном — не думать вообще. Сделать бы с этим что-нибудь особо мерзкое, чтоб не возвращаться на место преступления.

Бил в неё зверски.

— Думаешь, ты упрямее меня, позорище племён? Погоди, я тебе устрою парад смерти! — и взял её, даже переставшую стонать, в анальное отверстие. При её подростковой конституции это должно быть даже не больно — невыносимо. Очнулся, схватил девчонку в охапку одной рукой, поддерживая брюки другой, вывалился из церкви, бросил её на газон и сам рухнул, хватая ртом воздух.

Город вне времени, река остановила воды, замёрзла, ни звука кругом. Девушка рядом молилась, клала поклоны неизвестно уже каким богам, содрогаясь телом. Её рвало.

Постепенно ожил и город вокруг, заподмаргивав неоном реклам, и воды Енисея растаяли, продолжили упрямый ход.

— Спасибо тебе.

Степан не поверил своим ушам.

— В своем уме?! За что?!

— Я думала этого со мной уже не случится.

Остается только крякнуть, потереть лобешник и буркнуть:

— За твою красу все напасти несу. Вот изжарю тебя в печи, сьем и на косточках покатаюсь.

Её бывший парень возился с ней сколько мог. Жалко ведь бросать, красивая девка была до болезни. Потом всё равно не выдержал, струсил и исчез не попрощавшись.

— Ты знаешь, мне хорошо, — подползла, легла щекой на степаново колено. — Попа только болит… эссэсовец ты!

Обтер с её губ капли блевотины, замер, оглушенный. Но нужно было, вот напасть! хоть что-нибудь говорить. Даже не убеждать перевоспитывать кружочек в квадратик, не обращать в свою поганую веру, просто говорить. О сперме, например, уникальнейшем веществе. Никаким алхимикам близко не удавалось подступиться к такой сложности. Она калорийнее китового молока, потом, значит в какой-то капельке, да нет, в одном единственном сперматозоиде, свернут в непостижимой плотности целый мир, все программы, инстинкты и таланты будущего организма.