Многократор - Художник Её Высочества

— Козья морда! — хрипел и, пытаясь ослабить хватку, качал головой не хуже узбечки, исполняющей национальный танец. Безобидная сумка же превратилась в питона, удушающего жертву. Скверное положение. Обвались он разом внутрь, стекло в руке непременно разлетится вдребезги и обрушится на него, изрезав осколками.

— Да ты где есть, наконец?! — заорал, думая только о поле.

Вытянул до предела вверх шею — так узбечки уже не делают, так делает бедняга, затягиваемый трясиной в болоте, в голове раскустился мат, тут-то в подошву и пошлепал пол: «Здесь я, не дёргайся». Встав на ноги, заволок освободившейся рукой сумку, другой втащил стекло и смачно, без барочных украшений, выругался. Послышалось пыхтение, показался Лузин.

— Ну знаешь, скалолазочка моя..! Ты как позвал, я сразу наверх рванул счастливый и чуть не обосикался от страха. Из-за прожекторов не видать ни бельмеса.

— Я тебя не звал еще. И не трепись — залезай! — сунув руку в горло сумки-предательницы.

Вспыхнул фонарь, они двинулись вперёд, шурша правыми плечами по стене и ударяясь левыми. Оборотная сторона аппаратуры на стеллажах больно нападала выступами кожухов.

— Мы по кругу так до утра будем ходить, движимые смелыми надеждами?

Степан еще не мог унять раздражения после трагикомичной схватки с сумкой. И сразу уперся в стенку из коробок. Стеллажи, охватывающие помещение цилиндром, имели разрыв около лестницы, заставленный коробками. Разобрали преграду.

— Включай свет. До ближайшего вахтера внизу, как до коммунизма.

В потолок уходила винтовая лестница. Степан глянул в люк.

— Там антенна в шпиле, — объяснил Лузин. — Вдоль неё, спиралью до звезды, еще лесенка. И есть дверь наружу. Теоретически, можно усесться на последнем сантиметре университета.

— Жаль, что я не женщина, — грубо заметил. — А то бы уселся.

Лузин попотрошил коробку над дверью.

— Перебрасываю провод и если через надцать минут за нами не приедут, будем считать, что сегодняшний геморрой не зря.

Открыли дверь — сигнализация не сработала. Вложили стекло на место, ушли вниз и растерзали на балконе лестницу. Прощаясь, Степан устало похлопал учёного по плечу.

— По-моему, мы устроили триумф. Можно сказать, четыреумф учетверили. И я не побоюсь этого сильного слова — пять умфов. Как думаешь пятиумфатор?

Для художника настали хлопотные времена. Вроде бы распорядок дня не изменился: житье-бытье, хозяйство, оформиловка, набеги в город, но на картины времени уже не оставалось. Для этого необходимо особое состояние. Известно, что искусству принадлежат кастовые люди, бесконечно раздумывающие и в достаточной степени несчастные, что осложняет результат. Сам процесс погружения обязывает. Какое там! Ученые, учуявшие манящий запах открытия, вели себя в плане безопасности безобразно. Также волей-неволей пришлось решать проблемы, проистекающие из хода тайного следствия, затеянного физиками. Понадобился трансформатор — Степан предложил не поднимать каждый раз такую тяжесть наверх, а купить кабель и по веревке втягивать его в окно. Приборы, применяемые в данный момент, приходилось камуфлировать по углам. Учёные соображали, ввязывались в споры и просили в конце концов чашечку кофе, «Если можно, всемилостливейший.», и бутерброд «Хоть без всего, благодетель!». Степан варил кофе, настригал бутерброды, затирал после употребления срачь. Если утренняя смена обнаружит на столах хлебные крошки и кофейную сыпь грозит удаление с поля с красной карточкой.

— Эта формула ещё недостаточно красива, чтобы быть истинной, — доказывал профессор.

Четвертый час ночи. Степан блуждал ложечкой в чашке, дзенькая о стенки. Спать хотелось до того, что казалось, будто он стучит поварешкой в пустом ведре. Ученые опять сцепились.

— Появилась казимировская энергия мешка? Ну?! Вот тебе и четыре четырки, две растопырки!

— Но здесь и кварк, и глюон и белая лошадь в горелом лесу. Всё, что предсказано в рамках единых калибровочных теорий суперсимметрии.

Шуршавший кабелем за стеллажами Степан захихикал. Ученые, привыкшие к немому присутствию сподручника, повернулись в его сторону оброзовевшими от словопрений лицами.

— Анекдот Иван рассказал. Звонят по ошибке: «Алё, это булочная?» «Нет. Сливочная.» «А-а, так это у вас сливки делают?» «Нет, — отвечают. — У нас говно сливают.» Вот и у вас: то булочная, то сливочная.

Профессор смеется с редкой эмоциональной заразительностью, так, что хочется присоединиться. Лузин тоже нордически покудахтал. Степана отпустил сон, и он, довольный, произведённым эффектом, вывалился из-за стеллажей.

— Что на свете интересней физики, парни?! Наука всегда была сливающей булочной, — и закончил уже непонятно в какой тональности. — Не знать не страшно. Страшно не узнать!

Живописец понимающе кивнул. Он сам от живописания балдеет, как корова от арбузных корок.

Спровадив учёную братию, хватило сил только булькнуть в постель и проговорить дедову присказку: «Спокойной вам ночи, приятного сна, желаю увидеть козла и осла. Козла до рассвета, осла до утра, спокойной вам ночи, приятного сна.» Оглушение сном больше походило на удар дубиной по голове. А когда зазвонил телефон, первое, о чем подумалось: «Хоть час успел поспать?». Часы, тем не менее, показывали, что он проспал три часа. Петр Первый тоже спал не больше пяти часов в сутки. Ему время требовалось на прорубание окна в Европу. И художник по окнам специалист-домушник. То же яйцо, только в профиль. Восстанавливая, перекрученный каракулем телефонный провод, вспомнил сон.

— Машенька, ты знаешь, что мне приснилось? Будто кошка родила пластилин и я должен был из него котят лепить. Представляешь?! — разулыбался. — Меня на завтрак пригласили, сосульку мне в оранжевое сердце! Киска любименькая!

Любимых женщин Бумажный имел много. При всём при том он не был бабником. Это был редкий тип мужчин, относившийся к Её Величеству Женщине, как к сакральному знаку или верховному божеству. Без восторженности, но с благодарностью. Без страха перед настоящей красотой, внутренней и внешней, но с трепетом. Теперь, после неудачного брака, без заблуждений, но с искренним вниманием и интересом к каждой новой знакомой. Многие женщины чувствовали в этом самце, самостоятельном, ровном, но с необъяснимыми порой вспышками неистовой силы, сказали бы музыканты, высокое к себе отношение, что им нравилось, и в конце концов большинство покорялось со всеми вытекающими отсюда физическими последствиями. Степан в ближнем бою очень даже грамотно применял, добрых папских времен и изнеможенного Ренессанса, технику обольщения дам. Джентльмен имеет с дамой файв о'клок. Вроде думать не о чем, но цветочек даме — обязательно. И поцеловать руку, млеющей женщине ли, оробевшей девушке, почему нет? если уже тысячу лет кавалеры делают это с удовольствием. Порасспрашивать о её настроениях, да послушать. Ещё древние заметили — тот желанный собеседник, кто не якает, а умеет выслушать. И проводить до дома, и, поднимаясь по лестнице, в требованиях канона, идти сзади, чтобы успеть поддержать, если каблучок подвернется, после первой любви тела в следующую встречу снова одарить цветами, но уже в роскошном варианте, и никогда не бросать просто так, забывая, а поддерживать отношения, позванивать, выручать в осложнениях, вобщем, вести гибкую достойную политику.