Алексей Корепанов - Следы на воде

Корепанов Алексей

Следы на воде

1.

Яркий свет ударил по глазам, прорвавшись сквозь ненадежную преграду ресниц - и это было его первым ощущением. Ударил? Или просто коснулся? На тщательный анализ могло просто не хватить времени, он понимал это довольно отчетливо. Ведь яркий, внезапно вспыхнувший свет мог означать только одно, и он подобрался, еще не в силах почему-то открыть глаза, с беспокойством и нетерпением уверенности приготовившись к уколу болезненно громкого и протяжного сигнала тревоги. Правда, легкая примесь сомнения мешала сосредоточиться до конца, так же, как расплывчатые тени только что (или давным-давно?) пережитого, которые мельтешили в сознании досадными помехами, сбивая его с пути к полному осмыслению происходящего. Тем не менее, он отчетливо ощущал каждый свой мускул, напрягшийся в ожидании, и торопил, подгонял время, замершее внезапно, словно оно приготовилось к прыжку, за которым - беда.

Но сигнал не звучал и тело постепенно расслаблялось, не имея больше

сил оставаться в состоянии взметнувшейся к небу волны. Тело оказалось до странности слабым, мозг запротестовал против постоянной готовности к неожиданностям, как будто устал от пережитого.

"Что случилось?"

Ленивый вопрос, едва возникнув неясным отзвуком, тут же растворился, так

и оставшись почти неосознанным. Напряжение схлынуло. Оно уползло медленно, как уползает морская вода, обнажая в отливе песчаное дно - и он, наконец, приоткрыл глаза, заслонившись рукой от света.

Странно. Тот свет, мгновенно вспыхивающий свет беды, холоден и резок, он сродни вплетающемуся в него пронзительному сигналу тревоги. Свет и звук - яркость и громкость - и вот уже и зрение и слух торопливо сообщают мозгу об опасности. Здесь все могут решить мгновения, потому и нужна яркость, потому и нужна громкость... Этот же мягко и тепло ласкал лоб, щеки, подбородок, словно успокаивал: все в порядке, тревожиться не о чем.

Странно. Откуда здесь, в космосе, неведомый источник света, зовущего к покою? Космос и покой? Абсурд!

Теперь до конца открыть глаза. Вот так. Глаза увидели этот источник и он, ослепленный, зажмурился. Потом осторожно взглянул еще раз, перевел взгляд вправо... влево... - а сам уже беззвучно кричал: "Нет! Нет!" - и тело вновь напружинилось, готовое к немедленным действиям.

Не может быть! Вырви глаза, они лгут тебе! Быстрее в медцентр, ты болен! Нет, в централь, проверь, что фиксируют приборы, видят ли они то, что видишь ты, неведомое, явившееся в таком земном обличье!

Мысли, как торопливые стрелы, пущенные одновременно из сотни луков, нет, как беспорядочно толкущиеся песчинки, подхваченные стремительным смятением урагана... Действовать, действовать немедленно, как угодно, предпринять что-то, а не лежать вот так - беззащитно, одним уже тем, что лежишь, признаваясь в собственной растерянности и бессилии.

Солнце. Солнце - ослепительный кружок, насквозь прожегший побелевшее вокруг него небо, и пухлое неповоротливое облако, медленно отплывающее в сторону. Небо - продолговатое пятно, заключенное в рамку из верхушек деревьев. Ель, береза, опять ель, осина, береза...

Он только сейчас заметил, что уже стоит, уцепившись рукой за

ветви наклонившейся в его сторону невысокой березы. И тут же забыл

об этом, углубившись в тревожное и нетерпеливое изучение маленького мира лесной поляны - зеленого пятна травы под голубым пятном неба.

Кое-где трава уже начинала желтеть, желтизна эта пока еще робко, первым малочисленным десантом приближающейся осени, наступала на зелень, в которой неброскими пятнышками-союзниками лежали сухие листья. Из-под серого растрескавшегося пня на краю поляны выглядывал крепкий, с кулак, гриб с коричневой шляпкой, на которую налипли колючие сухие травинки. Левее - еще один пень, трухлявый, простоявший здесь не один десяток лет, из тех, что толкни ногой - повалятся с сухим треском в облачке бурой пыли, а возле него - рыжевато-серая насыпь муравейника. Сверху муравейник прикрывали широкие, как подол сарафана, ветви корявой ели; в ее иглах тоже застряли свернувшиеся в трубочки сухие листья.

Его глаза продолжали цепко осматривать поляну, стараясь не упустить ни одной детали, силясь уловить хотя бы один неестественный штрих, а память с болезненной четкостью уже восстановила образ прошлого. И образ этот полностью совпал, слился с действительностью, вернее, с тем, что он видел сейчас. Вот его взгляд скользит по траве; поверни голову чуть влево и увидишь...

Он вздрогнул и ветки слабо хрустнули под сжавшимися пальцами. Пень.

Еще один пень, именно там, где он должен быть. Где он был... тогда...

На него так удобно ставить ноги, если сидеть на

стволе березки, изогнувшейся наподобие кресла. Надо только посмотреть

еще левее и увидишь эту березку. Ведь именно она насорила вокруг

своими листьями. Как и тогда... Ну, посмотри же!

Еще один легкий поворот головы. Мускулы шеи онемели и поворот дался ему с трудом. Да, вот она, березка-сиденье... Всего лишь в нескольких шагах. Все так же, все так же, только тогда на этом пружинящем стволе сидела Таня, слегка покачиваясь, словно плывя над поляной, а он сидел на пне у ее ног и смотрел на нее - белую птицу в полете. Хотя руки Тани спокойно опирались на ствол, все равно она казалась ему белой птицей в полете. Или это пришло позже?..

"Подойди, убедись в реальности березы и пня, потрогай шляпку гриба, повороши муравейник", - приказал он себе, но не двинулся с места. Руки его ломали ветви, торопливо обрывали листья, а в горло кто-то затолкал кусок льда, который застрял и медленно разрастался. Вот он заполнил грудь, сковал руки, и руки перестали слушаться его, и отпустили ветви, и повисли бессильно... Вот он добрался до ног, и ноги тоже отказали ему, так что пришлось упасть в зелень травы, и мир заслонился желтым березовым листком, очутившимся перед глазами. Солнце уже не грело, а обжигало, трава оказалась колючей проволокой, а

тело - сплошной раной, раздираемой когтями образов прошлого.

"Стоп! - мысленно крикнул он. - Стоп!"

Это должно было подействовать, и подействовало, хотя и с трудом - ведь не могли же пропасть даром долгие

месяцы подготовки, постоянной кропотливой работы по овладению сложнейшим искусством - умением не терять самообладания и контроля над собой в любой, даже самой фантастической, самой невероятной ситуации. Он был готов ко всему, что могло преподнести ему неведомое... Ко всему? И к этой поляне с березкой-сиденьем, выпрыгнувшей вдруг из тоскливого колодца прошлого? А если сейчас ветер принесет из-за деревьев запах гари, что тогда? Запах гари от реки, с тлеющего холма.

"Спокойно! " - приказал он себе. Надо закрыть глаза, чтобы не видеть этого невероятного солнца, невероятного неба, невероятной поляны, надо закрыть глаза и неторопливо осмыслить все происходящее, найти какое-то логическое объяснение (потому что должна же быть логика, черт возьми!), выяснить кто он и почему он здесь, и что все это значит.