Алексей Корепанов - Станция Солярис

вернуть! Потому что это мой лоскут, Крис! Мой... Зачем ты дал мне надежду?

Его прорвало. Я знал, что, придя в себя, он будет раскаиваться в своем нетрезвом откровении. И Боже мой, я так и не имел никакого понятия, что же за "гость", вернее, "гостья", была у него... И с чего я взял, что его история менее трагична, чем моя?

- Кельвин! - прохрипел Снаут, вновь судорожно хватаясь за бокал. - Я не хочу жить! Понимаешь? Не хочу! - он глотнул, поперхнулся и закашлялся.

- Да, возможно, я самый невинный из вас, - сказал я. - Поэтому готов продолжать роль подопытного кролика. Это в моих интересах.

Снаут долго молчал. Потом поднял на меня глаза и проговорил слегка заплетающимся языком:

- Ты психолог, Кельвин... Как ты думаешь, может быть мы просто сошли здесь с ума? Не было никаких "гостей", а были видения, у каждого свои - и только. Это был бред, Кельвин...

- Это было, - я вздохнул. - И именно вы с Сарториусом отняли ее у меня. Не спросив моего согласия.

Бокал выпал из пальцев Снаута и покатился по полу. Кибернетик откинулся в кресле и воззрился на меня:

- Так ты пришел меня судить, Кельвин? Помнится, я тебе говорил, что эта ситуация вне нашей морали. Нашей! - он подчеркнул это слово. - Контакт и наша мораль не обяэательно должны стыковаться. Как видишь, они и не состыковались. Если ты хотел сделать мне больно, то добился этого. Разговор можно считать оконченным.

- Снаут, она должна вернуться, - с усилием выговорил я.

- Говори это не мне, - пробормотал Снаут. - Говори ему...

- Уже пытался! Старые трюки не проходят, нужно что-то еще.

Снаут медленно покивал:

- А вот насчет чего-то еще обращайся к доктору Сарториусу. Уж кто-кто, а он - последний рыцарь Контакта. Несгибаемый и непробиваемый.

- Вряд ли он теперь захочет оказать мне помощь.

- Почему? А, понимаю! - Снаут подался ко мне. - Ты и его обвинил. Да, Крис?

- Нет. Просто спросил о том, о чем не стоило бы спрашивать.

Снаут вновь покивал:

- Ты психолог, Кельвин. Экспериментируешь... Ну-ну... - Он помолчал и вдруг сказал: - Когда все это... началось, я запер роботов - мало ли что... В чьих руках они бы могли оказаться... И знаешь, я не намерен их выпускать, потому что сомневаюсь, в своем ли мы уме. Мы просто свихнулись здесь, Кельвин. И ты тоже свихнулся, хоть ты и психолог.

Мы все сошли с ума.

Он начал повторяться. Его глаза совсем помутнели.

- Если это и безумие, Снаут, то я хочу оставаться безумным, - сказал я, встал и вышел из кабины.

...Погруженный в невеселые мысли, бродил я по коридорам Станции, поднимаясь и спускаясь по лестницам. И вдруг обнаружил, что стою перед белой дверью холодильной камеры. Я не мог бы сказать, почему ноги привели меня именно сюда. Без всякой определенной цели я, как и тогда, открыл эту тяжелую, толщиной в две ладони дверь, обитую по краям резиной, и заглянул внутрь. Все там было по-прежнему: из переплетения заснеженнмх труб свисали толстые сосульки; на полках вдоль стен и на полу громоздились покрытые снегом ящики, банки и упакованные в прозрачный пластик глыбы какого-то жира. Я вошел в камеру и отодвинул занавеску. На возвышении, покрытое серой тканью, лежало тело Гибаряна, моего бывшего научного руководителя.

Я оцепенело уставился на эту ткань, из-под которой высовывалась голая ступня, знакомая ступня, с тонкой, как у младенца, кожей. Черная Афродита все еце находилась здесь, она не исчезла, как другие "гости"! Почему? Тоже была... мертва?

Я стоял в зтой обители инея и льда, но мне не было холодно; напротив, я почувствовал, что по вискам моим стекает пот. Мне очень не хотелось заглядывать под ткань, но я знал, что не уйду отсюда, не убедившись в правильности своего предположения. Я еще не осмыслил, в чем тут дело, но мне казалось чрезвычайно важным выяснить, каково состояние той, что по воле океана явилась к Гибаряну и не покинула его даже мертвого.

Внутренне собравшись, я шагнул вперед, поднял край шуршащей льдистой ткани - и меня буквально пригвоздил к месту направленный мне в лицо взгляд блестящих выпуклых глаз с влажными огромными белками, составляющими разительный контраст с темной кожей. Негритянка приподняла курчавую голову с большим приплюснутым носом и вывернутыми толстыми губами, подперла щеку мощной черной рукой и продолжала без всякого интереса смотреть на меня. Тело Гибаряна лежало, кажется, вплотную к ней, но я даже как-то не заметил его, вернее, не обращал на него внимания - взгляд мой был прикован к широкому круглому лицу "гостьи". Ее глаза были безучастными, но смотрели вполне осмысленно - с ней, несомненно, все было в полном порядке...

Наверное, нужно было что-то сказать ей... спросить... но я не мог решиться нарушить тишину. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, и у меня от пота взмокла спина - а потом она протяжно и громко вздохнула, так что волосы мои зашевелились от этого вздоха, и опустила голову, покрытую иссиня-черными мелкими завитками, на сгиб локтя. Закрыла глаза - и ее огромное тело замерло.

Я выпустил покрывало иэ рук и попятился к двери, так и не посмотрев на Гибаряна. Мне почему-то хотелось оказаться сейчас как можно дальше отсюда, от этой холодильной камеры, от Станции, от Соляриса, забыть обо всем, как предлагал Снаут, и заняться каким-нибудь другим делом... А еще мне вдруг захотелось допить тот бокал, который, может быть, пока не успел допить Снаут.

Выйдя в коридор я, как робот, зашагал прочь от холодильной камеры, и воздух казался мне густым и горячим. Через какое-то время я набрел на маленький холл с надувными креслами и зелеными растениями, вьющимися по стенам и даже, кажется, по потолку. Я сел в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза, всей спиной чувствуя свою мокрую рубашку.

Постепенно способность соображать вновь вернулась ко мне, и я, не в силах изгнать из памяти только что увиденное, вновь задал себе вопрос: почему эта черная Афродита не исчезла, как исчезли остальные?

Значит ли это, что сверзразумному гиганту тоже присущи забывчивость и рассеянность? Или дело в том, что один из объектов воздействия - Гибарян мертв и присутствие "гостя" его уже никак не может беспокоить?

А если "гость" не беспокоит - не стоит, так сказать, и возиться с его уничтожением, возвращением в родную стихию...

"Гость", который не беспокоит свою невольную жертву, продолжает существовать...

Я резко встал и уставился в стену, пронзенный внезапной отчетливой мыслью. От этой мысли похолодело в груди, однако я не собирался заталкивать ее в глубины сознания. Да, надежда была слишком слабой, но ведь была же! Была!

Впрочем, очень часто надежды бывают обманчивы - это я успел узнать за свою жизнь.

Расхаживая от кресла к креслу, я думал о том, что если решусь осуществить свой замысел, то ни в коем случае не буду ставить о нем в известность ни Снаута, ни Сарториуса. Если, конечно, решусь...