Алексей Корепанов - Марсианское диво

– Я Свен Торнссон. Я прилетел с неба. Я Свен Торнссон…

Он представлял себе, как выглядит со стороны, и понимал, что зрелище получается довольно комичное, но ему было не до смеха. Впрочем, комичной эта сцена могла бы представляться Батлеру или Каталински, или давним портлендским приятелям – главное, чтобы она произвела отнюдь не комичное впечатление на тех, для кого разыгрывалась. На служителей культа из древнего земного города с труднопроизносимым названием.

«Теотиуакан! – внезапно вспомнилось ему это название, произнесенное всезнайкой Батлером. – Тео-тиу-акан!..»

Продолжая идти на жрецов, он ткнул себя пальцем в грудь:

– Свен Торнссон.

И, подняв руку вверх, добавил:

– Небо!

Первоначально Свен планировал остановиться перед ними, но когда он был уже в двух-трех шагах от индейцев, те, не сводя с него глаз, расступились – и у пилота моментально созрело новое решение. Вновь вскинув руки к потолку, он медленно прошествовал мимо жрецов – вблизи оказалось, что плащи их сделаны из какой-то тонкой ткани («Хлопок, что ли?» – неуверенно подумал пилот) – и, еще более замедлив шаг, направился к нише, в которой догорал костер. Момент был напряженный, и ему стало жарко, и он почувствовал, как мгновенно взмокла спина – словно ее полили из не успевшего закипеть чайника. Спина была широкой и совершенно незащищенной – комбинезон не бронежилет и даже не кираса, – и если под плащами у индейцев имеются ножи, и если кто-то пожелает проверить уязвимость странного пришельца в оранжевом одеянии…

Неведомо как в памяти пилота со школьных лет застрял тот факт, что индейцы поначалу вроде бы не трогали конкистадоров и, кажется, находили с ними общий язык… до тех пор, пока бледнокожие пришельцы из-за океана не начали кровопролитие, позабыв обо всякой морали при виде золота, золота, бесчисленного золота… Шутка ли сказать – даже домашняя утварь у этих латинос была золотая, а над дверями хижин висели тонкие золотые пластины!

Оставалось надеяться на то, что конкистадоры появятся тут только в будущем, а если и появлялись уже, то не успели устроить резню. А значит, местным жителям нет резона ни с того ни с сего рубить голову приятному улыбчивому белому человеку.

Надежды надеждами, однако Торнссон не переставал ощущать себя мишенью. Убрав с лица улыбку и с огромным трудом подавив желание оглянуться, он продолжал приближаться к костру, над которым сиял лик индейского божества с почему-то отнюдь не индейскими, а, скорее, негритянскими носом и губами. Только бы жрецы не сочли его действия за оскорбление святыни – может, к костру вообще нельзя подходить никому, кроме них, служителей культа.

Подумав об этом, он запоздало спохватился и выругал себя за предыдущий непродуманный поступок: не стоило, наверное, своими заявлениями прерывать ритуал, нужно было дождаться его окончания.

«Что сделано, то сделано, – сказал он себе философски и остановился перед нишей. – Попроворнее шевели мозгами, Столб, тут дело покруче, чем «банкой» управлять…»

Костер был разведен на золотой решетке, и вниз, в квадратное углубление, сыпалась зола. Незнакомый пряный запах здесь чувствовался сильнее, хотя жиденький белесый дым исправно улетучивался в вытяжное отверстие над костром. Торнссон бросил взгляд на висевшее справа от него серебряно отсвечивающее блюдо. Это было именно блюдо, с широким выступающим ободком и круглым плоским днищем, усеянным такими же замысловатыми, как и на колоннах, черными значками. Большая их часть была Свену совершенно непонятна, но кое-где в их мешанине его взгляд выхватил что-то знакомое: изображение черепа… птицы… какого-то представителя семейства кошачьих – то ли леопарда, то ли ягуара… кукурузного початка – или фаллоса?.. змеи с двумя головами… чего-то похожего на бабочку…

Отведя глаза от блюда, Торнссон затаил дыхание и прислушался – за спиной было тихо, и эта тишина вроде бы не казалась угрожающей. Он сделал еще один короткий шаг вперед и медленно опустился на колени. Так же медленно, театральным жестом, простер руки к солнечному божеству, а потом согнулся и уткнулся лбом в холодный каменный пол.

Чувствовал он себя при этом героем какого-то дурацкого фильма, но не это было главным. Главным было то, чтобы ему прямо сейчас не врезали по затылку, главное, чтобы жрецы-индейцы прочувствовали, прониклись, поверили: он, Свен Торнссон, прилетевший с неба, тоже глубоко уважает и почитает солнечного бога, равно как почитает и бога дождя, и бога ветра, и радуги, и растений, и всех других богов, – и не таит никаких дурных намерений. А потом он показал бы им Марс – если сейчас на небе виден Марс, – и как-нибудь растолковал бы, что он явился оттуда… А потом…

Что будет потом, Торнссон не знал, и не хотел об этом думать. Жить нужно было настоящей минутой, и от этой минуты, возможно, зависело, наступят ли для него другие минуты, много, почти бесконечно много минут, часов, дней, лет… Или же не суждено ему выйти живым из этого храма?..

Он не шевелился, он прислушивался, он упирался головой в пол, вытянув руки перед собой – и ему вдруг вспомнился зал с мумиями египетских фараонов, на который они с Алексом набрели в недрах Марсианского Сфинкса. Алекс стоял рядом с ним у «витрины», где на каменной платформе смутно белели погребальные ткани и золотились посмертные маски, и вещал в своей обычной манере школьного учителя. «Пирамиды были нужны для перемещения в пространстве. Марсиане об этом знали, и поделились своими знаниями с египетскими жрецами…»

Они с Алексом обнаружили пирамидальное помещение, созданное внутри Сфинкса. Неведомая марсианская машина заработала – и его, Свена Торнссона, перебросило на Землю. А что, если у машины есть и реверсивный механизм, обратный ход? Что, если отсюда, из этого индейского храма в древнем городе Теотиуакане, он вновь сможет попасть на Марс, и не в прошлое, а в то время, которое буквально четверть часа назад еще было его, Свена Торнссона, настоящим?

Чтобы проверить, так ли это, ему обязательно, во что бы то ни стало нужно было остаться в живых!

Сзади по-прежнему царила тишина. Мысленно неторопливо досчитав до ста – хотя ох, как нелегко давалась ему эта неторопливость! – Торнссон встал с коленей и, еще раз поклонившись солнечному божеству, медленно повернулся к центру зала.

Жрецы кучкой стояли на прежнем месте, и в колеблющемся свете факелов было не понять, что именно выражают их медные лица: недоверие? угрозу? благоговение?

«Иди к ним, – сказал себе пилот. – Проявляй инициативу, налаживай контакт, черт тебя побери! Умеешь же ты девчонок охмурять, попробуй охмурить и этих…»

Он нашарил в кармане батончик «Хуа!» и, вытащив его, бодрым шагом благодетеля направился к желтым плащам, сконцентрировав внимание на коренастом индейце с изумрудными птичьими перьями – кажется, именно он был тут главным. Еще издали помахал батончиком, показал на свой рот и похлопал себя по животу. Подойдя к коренастому, протянул ему армейскую радость в звездно-полосатой упаковке и внятно сказал: