Венедикт Ли - Гроза над Миром

Так повелось – идя вперед,

Домой назад ты возвратишься.

Невесть откуда слышанная песенка крутилась в голове. Второй месяц Добрый нес их с Яном от селения к селению. Настороженно встречали люди странную женщину в выцветшем платье из грубой ткани, в стоптанных вконец мокасинах. В постромках за спиной она несла маленького мальчика, опираясь при ходьбе на длинную металлическую трость, в которой угадывался устаревшей конструкции игломет.

Прямая, худая, до черноты загорелая… Уложенные короной грязно-белые волосы на первый взгляд казались седыми. Тонкая сеточка морщин под глазами, печально-угрюмые складки губ.

– Мы с сыном бедствуем, – она протягивала смуглую костлявую руку. – Помогите, Бог вам воздаст.

Ей давали еду, очень редко деньги, лишь бы скорее избавиться от упорного взгляда ее бледно-голубых, водянистых глаз.

Сорок второй день пути подходил к концу. До Сайсы оставалась еще неделя. Снова степь, покрытая побуревшей жесткой травой, сменилась рощами и возделанными полями. Урсула не бывала в этих местах, но их географию приблизительно знала по рассказам Тойво. Странно, она никогда не слушала внимательно его болтовню – дома он становился разговорчив, но, гляди ж ты, запало в голову.

Погода стояла сухая и теплая, хотя ночи уже были прохладнее, чем Урсула привыкла. Этот четырехлетний сезон в Мире был астрономическим летом и слегка выделялся среди прочих совсем уж приятным климатом. Хотя и на остальные времена Года грех было жаловаться. Благословенное поле, куда Сеятель бросил свои зерна! Лучшего он выбрать не мог. Но, во всем хорошем случаются перерывы, и Урсула обратила, наконец, внимание, что собирается дождь.

Ветер взвихрил дорожную пыль, согнул кроны растущих по краям дороги молодых мелколистов. Добрый недовольно заурчал. Была уже вторая половина дня – точное время Урсулу никогда не интересовало, но часов через шесть стемнеет. Где укрыться, чтобы не коротать ночь продрогшими и грязными в открытом поле? Вдали справа Урсула высмотрела небольшой лесок, может, туда?

Первые косо летящие капли ударили в лицо. Добрый, можно сказать, отчаянно ругался на своем кошачьем языке – ему было неприятно идти по свежей стерне. Лесок оказался рукотворной, но уже давно посаженой рощей, за которой в неглубокой долине открылся хутор на пять домов. Когда-то их было больше, Урсула разглядела останки еще трех-четырех фундаментов.

Урсула спешилась, ноги ушли в пружинистый слой прелой листвы. Взяла на руки сомлевшего Яна, он слабо пробормотал что-то во сне. Долгие дни пути сильно ослабили его, и Урсула подумала, что сейчас им обоим необходим хороший отдых. Она-то выдержит и еще, но сын… Не хочется остаться совсем одинокой. Что-то смутно коснулось ее сознания, но попытка сосредоточиться привела лишь к одному: не родившаяся еще мысль растаяла.

Верхушки деревьев скоро промокли, и град холодных капель обрушился сверху. Добрый лег, прижав уши к голове. Урсула прикорнула, согнувшись, рядом с ним, так чтобы Ян оказался посередине, согреваемый телами матери и сильного зверя.

Ненастье оказалось кратковременным. Когда вверху посветлело, Урсула решила, не теряя времени, выбираться из рощи. Просохнут и согреются они скорее там, снаружи. Двигаться среди правильно посаженых деревьев было легко и Добрый ничего не имел против того, чтобы вновь принять своих седоков. Но сначала Урсула сняла платье, чтобы выжать (на Яне одежда осталась сухой).

– Мама! А эта птичка летает? – Ян повеселел и задавал привычный вопрос.

– Летает, – машинально отвечала Урсула.

– А почему до сих пор не улетела?

– Она ночью летает, днем спит.

– Тогда я подожду, не буду спать…

– Жди, – равнодушно сказала Урсула. – Все равно уснешь.

В отличие от маленького Яна у нее совсем не было чувства юмора.

Добрый мурлыкнул, почуяв близость жилья. До захода солнца оставалось еще два часа, но здесь, видать, ложились рано. Урожай убран, можно почивать спокойно – кое-где в хатах уже горел мягкий свет. Зажиточные люди, если раскошелились на флуорлампу.

Урсула задумалась: куда же податься? Это в песне ты стучишься в любую дверь – она представила себя чужими глазами. Напугает кого угодно. Лучше не связываться. Вблизи одного из домов она спешилась, Ян вновь был у нее в «упряжи» за спиной. Велела Доброму пройти вперед и ждать, а сама скользнула по узкой тропинке вглубь огорода.

Мясолист или стиксова капуста, его толстые, тугие листья очень питательны. Запеченные или поджаренные, они своей губчатой консистенцией и вправду напоминают мясо, так богаты белком. Урсула старалась не брать помногу с одного места. Бесшумно работала ножом из остро заточенной стальной полоски, и ее дорожный мешок быстро наполнялся. Запыхавшись, присела у сарая: все ж тяжело. За ее плечами дремал Ян, игломет свой Урсула тоже несла на себе. Никогда не расставаться ни с сыном, ни с оружием, такое взяла себе правило.

Теплый, уже не слепящий глаз лучик заходящего солнца коснулся ее лица. На секунду она расслабилась. Где твое место в Мире, Урсула? Как всегда, дорога в глубины памяти, на деле, никуда не вела. Урсула вздохнула, Ян сонно пошевелился у нее за спиной.

– Ах-х-х, тварь! – полноватый мужчина средних лет, круглолицый, с тонкогубым ртом стоял в десяти шагах от нее, замахиваясь тесаком.

Лезвие сверкнуло параллельно земле и вонзилось в дощатую стену над головой Урсулы. Как же она не заметила этого фермера? А вот он углядел ее тень в огороде и кинулся защищать свое добро, успев только натянуть штаны. Его покатые веснушчатые плечи изобличали недюжинную силу. Он надвигался на них с Яном.

– Щ-щ-щас я тебя, ворюга!

Урсула вскочила, поднырнув под его руку, отбежала на несколько шагов и остановилась, обернувшись. Мужчина сперва оторопел, затем выдернул из стены засевший в ней тесак, прикинул в руке и рот его расплылся в улыбке.

Стальная стрела игломета разбила ему зубы, пробила гортань и вышла из затылка, глубоко вонзившись в стену сарая. Фермер не успел даже вскрикнуть, ноги его подогнулись. По подбородку потекли струйки крови, изумленно открытые глаза застыли. Но тело осталось стоять.

– Мико? Мико, ты где? – зрелых форм женщина в одной ночной рубашке беспокойно высматривала долго задержавшегося мужа.

Урсула не шевелилась, держа игломет наготове. Миловидное лицо женщины исказилось от ужаса, когда, не веря своим глазам, она увидела Мико. Грудь ее поднялась, вбирая воздух, рот открылся, готовый взорваться пронзительным воплем. Но лишь слабый хрип вырвался из уст и, хватаясь слабеющими руками за мертвого мужа, она сползла на землю. Последняя, остававшаяся у Урсулы стрела вошла жене фермера под левую лопатку.