Эдгар Берроуз - Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]

— Да уж, — сказал отец, — они большие шутники; но когда-нибудь и я устрою свою маленькую шутку, — и направился по направлению к загородке, где содержались козы, когда находились не на пастбище.

Мать посмотрела ему вслед, и в ее глазах мелькнули огоньки тревоги. Я увидел, как она мельком взглянула на Питера, который вышел за отцом и отправился своей дорогой.

Мы с отцом отогнали коз сборщику податей. Он был маленьким человеком с копной рыжих волос, тонким носом и двумя маленькими, близко посаженными глазами. Его имя было Соор. Увидев отца, он тут же начал выказывать раздражение.

— Как твое имя, парень? — спросил он грозно.

— Джулиан 8-й, — ответил отец. — Здесь три козы — налоги за этот месяц. Могу я завести их в загородку?

— Как, ты сказал, твое имя? — прошипел этот тип.

— Джулиан 8-й, — повторил отец.

— Джулиан 8-й! — закричал Соор. — «Джулиан 8-й!». Я думаю, ты слишком большой джентльмен, чтобы быть братом такому ничтожеству, как я, да?

— Брат Джулиан 8-й, — сказал отец спокойно.

— Иди и отведи своих коз в загородку, но в будущем помни, что все люди — братья, если они хорошие граждане и лояльны по отношению к нашему великом Джемадару.

Отогнав коз, мы направились домой, но когда мы проходили мимо Соора, тот крикнул:

— Ну?!

Отец повернулся и вопросительно взглянул на него.

— Ну?! — повторил этот тип.

— Не понимаю, — сказал отец, — разве я не сделал всего, что требует закон?

— А что за дела у вас, у свиней? — яростно закричал Соор. — В восточном Тейвос сборщик налогов не должен умирать от голода из-за ничтожной платы — все люди приносят ему небольшие подарки.

— Хорошо, — коротко сказал отец, — я пришлю вам что-нибудь в следующий раз, когда отправлюсь на рынок.

— Посмотрим, — буркнул Соор.

Отец промолчал всю дорогу домой и не сказал ни единого слова, пока мы не закончили обедать сыром, козьим молоком и печеньем из кукурузы. Я был настолько разъярен, что с трудом сдерживался; но я так долго варился в атмосфере насилия и терроризма, что приходилось держать язык за зубами.

Закончив есть, отец внезапно поднялся — настолько внезапно, что стул из-под него отлетел к стене. Расправив плечи, отец с чудовищной силой ударил себя в грудь и закричал:

— Трус! Собака! Боже мой! Я не выдержу этого! Я сойду с ума, если придется вынести еще столько же издевательств. Я больше не мужчина. Здесь не осталось мужчин! Мы — черви, которых свиньи отыскивают в земле своими грязными копытами. И я не посмел ничего сказать. Я стоял, — хотя у меня были такие предки! — и не посмел ничего сказать, только жалко соглашался с ним. Это отвратительно.

За несколько поколений они отобрали все мужество у американских мужчин. Мои предки сражались у Банкер Хилл, у Геттисберга, в Сан Хуане, у Шато Тьери. А я? Я преклоняю колени перед каждым деградировавшим животным, которое получило власть от других скотов из Вашингтона — и никто из них не американец, — да они даже и не земляне. Перед этими сукиными лунными детьми я вынужден склонять шею — я! — потомок самых сильных людей, которых когда-либо знал мир.

— Джулиан! — воскликнула мать. — Будь осторожен, дорогой. Кто-нибудь может подслушивать.

Я видел как она дрожит.

— Но ведь ты американская женщина! — заревел он.

— Джулиан, не надо! — умоляла она. — Я боюсь не за себя — ты же знаешь — я боюсь за тебя и за мальчика. Меня не волнует, что станется со мной; но я не хочу видеть, как тебя уводят от нас, как это произошло в других семьях, которые позволили себе говорить открыто.

— Я знаю, моя дорогая, — сказал он после небольшой паузы. — Я знаю, что все мы повязаны. Я боюсь за вас, ты боишься за нас, — и так оно все и вертится. Ах, если бы нас было больше. Если бы только я мог найти тысячу людей, которые не боялись бы действовать!

— Ш-ш-ш! — предупредила его мать. — Вокруг множество шпионов. И никто ничего не знает наверняка. Вот почему я предупредила тебя, когда Брат Питер приходил сегодня. Подозреваешь всякого.

— Ты подозреваешь Питера? — спросил отец.

— Я ничего не знаю, — ответила мать. — Я боюсь всех. Это кошмарное существование, и я думаю, что так придется провести всю свою жизнь, как моя мать и ее мать до того. Я никогда не стану твердой.

— Американский дух ослаб, но никогда не был сломлен! — воскликнул отец. — Будем надеяться, что его ничто не сломит.

— Если бы у нас были сердца, способные выдержать и не разбиться, — сказала мать, — но это трудно, так трудно, что даже боишься родить ребенка и пустить его в этот страшный мир, — и она посмотрела на меня, — из-за ничтожества и бессмысленности, которыми пропитана вся наша жизнь. Я всегда хотела иметь детей, но я боялась завести их; в основном, из-за того, что я боялась, что они родятся девочками. Быть девушкой в нашем сегодняшнем мире — о, как это ужасно!

После ужина мы с отцом отправились доить коз и проверили, чтобы загородки были закрыты на ночь от собак. Казалось, их становилось все больше, и они наглели с каждым годом. Они собирались в стаи, — хотя раньше бегали поодиночке, когда я был мальчишкой — и уже представляли опасность даже для взрослого мужчины, путешествующего ночью. Нам не позволялось иметь огнестрельное оружие, даже лук и стрелы были запрещены; поэтому мы не могли отогнать собак, и они, чувствуя нашу слабость, подходили ночью к самым домам и загонам.

Это были огромные бестии — бесстрашные и сильные. Одна стая особенно отличалась от остальных. Отец сказал, что это дала помесь колли и овчарки; члены стаи были огромными, хитрыми и злобными. Они превратились в ужас города — мы называли их Адские собаки.

Когда мы вернулись в дом после дойки, к нам заглянули Джим Томпсон и его женщина Молли Шиихан. Они жили выше по реке, в полумиле от нас, на следующей ферме, и были нашими лучшими друзьями. Это были единственные люди, которым действительно доверяли отец и мать, и потому, собираясь вместе, мы разговаривали совершенно свободно. Мне казалось странным, даже когда я был младше, что такие большие, сильные мужчины, как отец и Джим, могут бояться высказать, что они действительно думают по тому или иному поводу, и хотя я был рожден и рос в атмосфере страха и подозрения, я никогда не мог примириться с трусостью и рабской покорностью, окружавшей нас.

Кроме всего прочего я знал, что мой отец не был трусом. Он был симпатичным мужчиной — высокий, с отлично развитой мускулатурой — я видел его сражающимся с людьми и собаками. Однажды он защищал мать от Каш гвардии и голыми руками убил вооруженного солдата. Сейчас тот лежал в центре загородки для коз, его ружье, амуниция и штык, тщательно завернутые в толстый слой промасленной ткани, покоились рядом с ним. Отец не оставил никаких следов, и его ни в чем не подозревали; но мы знали, где хранится ружье, штык и боеприпасы.