Людмила Козинец - Полёты на метле

Стас и Санька появились очень рано, еще и дворники сны досматривали. В руках у Саньки был тощий рюкзак, который он осторожно поставил у двери. Стас в большом цветастом пакете принес одежку для Дара, и тот наконец смог расстаться со своим древнеримским одеянием - намотанной вокруг торса простыней.

Я угостила ребят соком. Они выпили его молча, опустив глаза долу. Мы не разговаривали - все, в общем, было ясно. Как-то вот так, ничего не обсуждая, все мы пришли к одной и той же мысли.

А поэтому вышли мы на тихую Сиреневую удочку, пересекли Почтовую и Госпитальную, прошли через пустынную площадь, поднялись в горку, неспешно проследовали Старым городом и оказались на склоне пологого холма.

Здесь кончался город. Дальше - рыжая выгоревшая степь, по которой вьется белая медовая тропинка, вьется, теряясь у горизонта, где синей грозовой тучей лежат горы.

- Ну, что ж... - я и Стас пожали друзьям руки. Стас сунул Санечке в карман сигареты и зажигалку, я - немного денег.

И они пошли. Спустились с холма и побрели белой тропкой, уходящей за край земли.

Мы долго смотрели им вслед, пока могли различать две чуть сгорбленные фигурки.

А потом вернулись в город и молча слонялись по улицам, ожидая открытия кофейни на Архивном спуске. Тетя Нина налила нам по глиняной кружке кофе, но пить его уже не хотелось, и так во рту было горько.

Стас огляделся и, жалко улыбнувшись, сказал:

- А вот там, у окна, было любимое место Дара...

- Да брось ты. Вернется, куда он денется. Мы тут еще такое шумство устроим...

- Не знаю. У меня почему-то такое чувство, будто мы проводили их навсегда.

- Перестань. Нельзя нам навсегда. Этак мы все разбежимся. И кто тут останется? Эти два поэта да издательский боров?

- Что ты несешь? Какой боров? Какие поэты?

- Да это я так... фигурально...

- Кстати... Следствие будет.

- Чего?

- Ну ты, мать, совсем уже. Дара из клиники ты похитила? Санитарка тебя там видела? Вот и соображай.

Мне стало как-то злобно весело.

- Следствие? Давай следствие. Воображаю! Да если санитарка им расскажет, как она меня видела, ее самое в психушку запрут!

- Ой, темнишь ты что-то, и я тебя совсем не понимаю...

- Плюнь, Стас. А давай мы лучше с тобой закатимся на побережье. Отдыхать-то тоже надо!

- Наконец хоть одна здравая мысль. Если поторопимся, успеем на одиннадцатичасовой троллейбус.

- Вот и славно. Беги за билетами, а я - домой, за купальником. Завтрак брать?

- Не надо! Сезон кончился, теперь на побережье перекусить свободно можно.

Дома я лихорадочно собиралась. Кинула в пляжную сумку купальник, полотенце, резиновые тапки... и вдруг руки мои опустились, хлынули слезы, и я повалилась на свою кушетку. Отчетливо встала передо мною картина: сожженная степь, белая тропа, блестящая, как лезвие ножа, и две фигурки... Ох, мальчишки!

Вы вернетесь. Вы обязательно вернетесь. Но только не дай мне бог сквозь милые ваши, любимые черты вдруг увидеть другие: старшего уполномоченного, например, или его серенького напарника, или моего издательского знакомца... Оставайтесь собой, мальчишки.

Полыхнуло синим пламенем, ударило волной кипящего воздуха, и на под мансарды с грохотом свалился роскошный письменный стол начальницы лицейской канцелярии. Сама начальница в неизменном синем костюме невозмутимо восседала за столом. Сколько ее помню - всегда вот так: сидит за столом, выложив локти, в руке вечный "паркер", в другой - надкусанное яблоко.

- Прекрати реветь, молчи, слушай! - гремнула она на меня. - Что это еще за самоедство? Ты ни в чем не виновата, никто тебя винить и не собирается. Подотри сопли, соберись и работай! У тебя вон еще два десятка гавриков. Понимаю, что тяжело. Пришлю помощницу.

Снова порыв ветра, и начальница канцелярии исчезла. Ну, за заботу, конечно, спасибо, не забывают все-таки. А вот помощница... черт его знает. Пришлют какую-нибудь грымзу, работай с ней потом.

Троллейбус тяжело мотался по горному серпантину, и сердце иногда уходило в пятки - я впервые ехала по такой дороге. А ну как загремим... костей же не соберешь. Кипарисы мне не понравились - напоминали могильные обелиски на заброшенном кладбище. Невразумительное какое-то дерево, ненастоящее. Декорация из плохой провинциальной пьесы. А море было теплым! И шастала в нем рыбья мелочь, маленькие крабики сновали на мелководье, бродили стайками прозрачные креветки, и на отмели блестел черепаховый гребень, потерянный моей зеленоокой сестрой нереидой.

Я с разбегу бухнулась в воду. "...в мировом океане. И в каждой капле будет он..." Матвей! Я вылетела из воды, словно крапивой стегнули. И мне почудилась улыбка Матвея сквозь зеленоватую толщу. Он всегда так улыбался... словно знал, что рано уйдет.

Не могу я в море... Отныне и навсегда запретно оно для меня. Так же, как запретна та белая тропа, по которой ушли Санька и Дар. Что-то много на моей душе грехов набралось...

В невеселые мои мысли вклинился радостный вопль:

- Ольга! Вот здорово! Ну мистика прямо, я тебе сегодня звонить собирался. До чего ж ты кстати!

Рядом со мной на пляжную гальку плюхнулся Славик - один из участников недавнего литературного семинара. Он весь светился от счастья встречи. Надо же...

- Нет, ты подумай! Я вообще всегда тебя страшно рад видеть, но вот сегодня ты мне позарез нужна!

Я покорно склонила голову:

- Во-первых, не ори. Людей перепугаешь. А во-вторых, что у тебя стряслось?

Славик перешел на восторженный шепот:

- Я гениальную штуку написал. Только, понимаешь, у меня сомнения вроде финал не вытянул. Посмотри, а?

- Что, прямо сейчас?

- А чего? Ты не пугайся, там немного, страничек семьдесят всего.

Он начал рыться в своей сумке. А я смотрела на него почти с ненавистью. Вот сидишь ты сейчас в одних плавках, золотистый от загара, красивый, как юный бог, жизнерадостный, как щенок, гениальную штуку написал! А потом... кто тебя знает? Вешаться начнешь, в психушку попадать, общественность тобой заинтересуется - мало ли чего еще. А я расхлебывай? У-у, ироды, что ж вы со мной-то делаете?.

Я читала Славкино произведение, а он бегал за мороженым, лимонадом, горячими чебуреками, которые поглощал Стас, ворча при этом: "Отдохнули, называется..."

- Ну, ясно, Славка. Есть тут момент благородного безумия. Но сдается мне - придется крепко пахать. Вот смотри...

И начались специальные разговоры часа на два. Мы перестали ползать по рукописи с карандашом в руках только ощутив дикий, зверский прямо голод.

Тут выяснилось, что все принесенные чебуреки Стас слопал. А я-то думаю, отчего это он лежит на солнышке пузом кверху, жмурится довольно и сарказмов не говорит, вопреки обыкновению. Но Славка оказался запасливым. Из своей сумки он извлек груши, пирожки, виноград. Мы обедали и ругались, потому что было совершенно необходимо выдрать из текста абсолютно лишний кусок, а Славка бросался грудью на его защиту и предлагал, наоборот, спорный эпизод расписать в самостоятельную сюжетную линию.