Юрий Козлов - Проситель

- То есть жить по философу Федорову, который мечтал воскресить всех умерших? - предположил Берендеев. - Воскресить и... в космос?

- Все зло, - постучала его по лбу костяшкой согнутого указательного пальца Климова, - здесь.

Звук получился подозрительно звонким, как если бы во лбу Берендеева сосредоточилось не только все зло, но и немалая толика пустоты, то есть глупости.

- Но и вся надежда, - сказала Климова, - тоже здесь. Я понимаю, приподняв юбку, помогла Берендееву просунуть руку в прохладные и гладкие, как отшлифованный мрамор, но, в отличие от мрамора, мягкие пределы бедер, - трудно ориентироваться, когда отсюда, - вновь постучала его по лбу, - поступают взаимоисключающие команды. Надо научиться отличать истинные от ложных. Для этого следует отвлечься от дикого и совершенно неуместного ощущения, что ты что-то значишь в этом мире.

- Я - никто, и имя мое - ничто. - Берендеев вдруг с изумлением обнаружил, что на юбке Климовой нет не только "молнии" или застежки, но вообще отсутствуют какие-либо швы. Юбка плотно, как влажная глина, облепляла талию. Ее можно было скатать обручем вокруг бедер, но не снять. Судя по всему, смуглая рябая Климова была отлита из воды сразу в глиняной юбке. "Но почему тогда, - подумал Берендеев, - у нее полный порядок с трусами?" Не иначе как в мире, где обитала (одевалась?) Климова, знали, зачем нужны кружевные (пусть и из материала типа "металлик") трусы, но не вполне представляли себе, что такое юбка. - Во имя чего я должен отвлекаться от ощущения, что что-то значу? поинтересовался писатель-фантаст Руслан Берендеев. - Что взамен?

- Свобода, - внимательно посмотрела на него Климова, - ни с чем не сравнимая свобода, проистекающая из знания и, следовательно, понимания и, следовательно, слияния с мирозданием. Или, говоря проще, бесконечное расширение мысленного горизонта.

- Ради этого я должен сделаться никем и ничем?

- Твое сознание находится в плену искажающих суть вещей терминов, объяснила Климова. - Все относительно. Быть никем и ничем в одном измерении неизмеримо предпочтительнее, нежели кем-нибудь и чем-нибудь в другом, в особенности... в металле.

- Стало быть, у меня два пути, - вздохнул Берендеев. Совет доверять плоти пришелся ему по душе. Перестав думать о возможности (или невозможности) близости с Климовой, он как бы сбросил с сознания оковы. Как получится. Воистину это было совершенное во всех смыслах решение. Берендеев почувствовал себя свободным и почти счастливым. Теперь он лучше понимал, что имела в виду Климова, говоря о бесконечном расширении мысленного горизонта. Мир был ограничен границами стеклянного цветочного павильона. Но внутри него простиралась бесконечность. - Или я ошибаюсь? - посмотрел на Климову.

Она молчала. Берендеев подумал, что плохи его дела. "Да выйду ли я отсюда живым?" - засомневался он. Единственное, что утешало: Климова могла умертвить его, как только он переступил порог павильона (а может, и раньше), но не сделала этого. Зачем-то он был ей нужен.

И это обнадеживало.

- Чистота жанра, естественно, предпочтительнее, - загадочно ответила Климова, - но она нереальна. Где не один, а два пути, там двести двадцать два.

- Непознаваемая тайна бытия, - развел руками Берендеев.

- Тайна бытия как таковая отсутствует, - улыбнулась Климова, - нет ничего проще, чем предсказать будущее. Беда только, что оно сбывается в соответствии сразу со многими предсказаниями одновременно. Это вносит в мир некоторую путаницу.

- Лишает его логики? - предположил Берендеев.

- Есть сила, привносящая в мир логику, - сказала Климова, - а есть сила, ее уничтожающая.

- Или утверждающая собственную, то есть не подчиняющаяся предсказаниям? Берендееву вдруг вспомнились чьи-то слова: "кто гонится за призраками, тот рано или поздно их настигает". Точнее, они его, уточнил от себя Берендеев. Он подумал, что в его случае это случилось как-то уж слишком быстро и буднично. И еще он не вполне понимал: зачем при этом заливать тропическим ливнем несчастную Москву?

- Сила, лишающая мир логики, уводящая от наказания виновного, заставляющая страдать невинного, разрушающая все мыслимые причинно-следственные связи, вынуждающая ползать на брюхе праведного, торжествовать порочного, демонтирующая государства, иссушающая недра, сгоняющая людей с лица земли, плюющая в души законопослушным, ликвидирующая как класс стариков и детей, это...

- Порнография, - предположил Берендеев.

- Металл, - сказала Климова. - Деньги.

- Деньги? - удивился Берендеев.

- Ты уже перешел в состояние, когда тебе легче и естественнее думать о деньгах, нежели сочинять романы, глаголом жечь сердца людей.

- Я пока не граблю банки, не торгую нефтью или этими... как их... металлическими окатышами, - возразил Берендеев.

- Ты не поверишь, - сказала Климова, - но в этом деле действует коммунистический принцип - "принцип Ко": от каждого по способностям - каждому по потребностям. Поразительно, но это так. Превращение можно считать завершенным по мере определения потребностей.

- Любишь Некрасова? - поинтересовался Берендеев. Ему было не отделаться от мысли, что он настиг (его настиг) социалистический, в лучшем случае социал-демократический призрак, а может, даже... бродящий по Европе призрак коммунизма!

- Да. И Есенина, - скользнула взглядом по горшкам с цветами Климова. - Как там у него? "Розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать".

Берендеев тоже посмотрел на цветы. Помимо кактусов и прочих экзотических, вылезающих из черной земли зеленых пузырей, Климова торговала и самыми что ни на есть народными растениями, в их числе геранью. Берендеев не сомневался, что это герань, потому что она стояла у него дома на кухне, и он, единственный в семье, из милосердия ее иногда поливал, отрывал сухие листочки.

Что-то, однако, не так было с климовской геранью. Приглядевшись, Берендеев с изумлением обнаружил, что герань цветет не как герань - россыпью мелких гладких соцветий, а микроскопическими (мельче чайных) пурпурными... розами. В следующее мгновение он понял, что все это - сиреневая, пронизанная спицами молний мгла, тропический ливень (наконец-то объяснилось!), цветочный павильон, рябая, отлитая из воды Климова, легко пускающая в свои трусы его руку, похожие на раковины розы и на розы герань и так далее - ему снится. Берендеев ощутил химически чистый - пещерный и одновременно многоэтажный (в сравнении с неандертальцем его сознание было усложнено и, если верить Климовой, превращено в ржавчину) ужас. Он не помнил, когда и где заснул, и, следовательно, не представлял как долго спит. Потом, если он где-то заснул, где-то он должен и проснуться?

Где?

Мелькнула совсем идиотская мысль: быть может, вся его жизнь, включая написанные книги, рождение детей, измену Дарьи и прочие радости и печали, ему приснилась?