Сергей Андреев - Особый контроль (сборник)

— А я тоже была против! — заявила девушка.

— Нас мало… А большинство так привыкло при жизни покоряться, что и теперь не освободилось…

— Что же делать? — спросил Кочергин.

— Думать надо, — бросил Белов.

Виктору показалось, что на мгновение бесплотная девушка прильнула к Василию Андреевичу и тут же смущенно отвернулась.

— Может, с кем посоветуешься? — спросил Седой, неожиданно приблизившись.

— Поздно уже, — сказал как в воду опущенный Кочергин и выплюнул размочаленную сигарету. — С кем теперь посоветуешься?

И пошел, не оглядываясь, к машине.

— Может быть, надо пойти к руководству? — спросил вдогонку Присяжный.

— В такое время? — Виктор открыл дверцу. — Спят уже.

Ключ никак не попадал в замок зажигания. Не оборачиваясь, Виктор чувствовал, что Белов сидит сзади и разыскивает по карманам забытую в суматохе “красных похорон” трубку. Больше для самого себя, чем для Белова, Виктор пояснил:

— Сегодня уже поздно, а завтра… Пока я доберусь до того уровня, где могут что-то реально сделать, может быть совсем поздно… Если вообще меня выслушают, а не отправят…

— Да, ты не один на свете: найдется кому бульдозеристами покомандовать, — констатировал Василий Андреевич.

— А дружок твой не спит, — вдруг оказался рядом Седой, — ну-ка, давай к нему…

Когда Наташа предположила, что дядя Толя мирится с тетей Тамарой, она была не очень далека от истины. От примирения супругов отделяла только дверь. Но вот открыть ее Василенко не мог — Тамара заперлась и на уговоры не отвечала.

Сидя в прихожей на несвежем линолеуме, Толя не то чтобы отрезвел, но его опьянение перешло в самую неприятную фазу. Его вина перед всем миром, а особенно перед Тамарой казалась столь велика, что искупалась только немедленным публичным покаянием.

Анатолий Петрович, еще какой-то час назад веселый, общительный и остроумный, теперь тосковал и выдавливал всего одну просьбу:

— Том, ну Том, ну открой…

Тамара не отзывалась; Василенко понимал, что пока она не ответит, хоть резкостью, хоть как, дело безнадежно. Ломать дверь и превращать их единственную комнату в арену боевых действий Толя не собирался — и потому, что не был уже достаточно пьян, и потому, что твердо знал: от подобных выходок Тамара ожесточится еще сильнее. И надолго.

Насидевшись под дверью, Василенко пошел в ванную и сунул голову под струю. Рот заливало, а когда Толя поворачивал голову, тугие водяные петли хлестали по щекам. Стоя на коленях и захлебываясь, Василенко в полной мере ощущал жалость к себе, такому молодому и талантливому, и такому измученному мелочностью повседневной работы… Мерзостью, о которой удавалось забывать только на пару часов в хорошей компании…

Василенко даже зубами заскрипел от досады: ему необходимы были и дружки, и Тамара, но они никак не могли сосуществовать.

Внезапно струя исчезла.

— Пойдем, — приказал знакомый раздраженный голос. Утираясь рукавом, Василенко поднял голову.

За его спиной, непонятно как помещаясь в крошечной ванной комнате, стояли Седой и еще один такой же прозрачный, с бородкой, в костюме и длинном кашне вокруг шеи.

— Пойдем, — повторил Седой и прошел на кухню. — Разговор есть.

Василенко потащился за ним, почему-то приволакивая ноги. На кухонном столе валялась раскрытая пачка “Беломора”; Анатолий поспешно закурил и сел.

Второй, тот, что в кашне, надсадно закашлял, но тут же замахал руками на смутившегося Василенко: кури, мол, я не из-за дыма кашляю.

Седой, мрачный и скупой в движениях, остановился напротив Анатолия Петровича и спросил:

— Ты соображать можешь или водка все отшибла?

— Могу, — с достоинством выпрямился Василенко, — я не пьян.

— Оно и видно, — прокашлялся Приват и подал Толе кухонное полотенце: — С вас капает.

Василенко утерся и, прижав ладони к груди, попросил:

— Вы только потише, а? Тамара услышит…

— Не услышит, — пообещал Приват, — разве что тебя.

И добавил:

— Вы чрезмерно не курите. Никотин тоже угнетает умственную деятельность.

— Да-да, — покивал головой Василенко и встал. — Только учтите: он меня тогда заставил. Я считал и считаю, что эту нашу церковь вообще трогать не надо.

— Нашу! — хохотнул Седой. — Я-то в бога не верю, а уж в остальное и подавно. Нет, парень, не в этом дело.

— Нижние сектора сносят, — сказал Приват, — пустили бульдозеры по могилам.

— Как? Уже? — только и вырвалось у Василенко.

— Ты что, — спросил Седой, — совсем отупел? Не “уже”, а безо всяких… Ладно, это не твои штучки, не тебе за них и отвечать. А вот другое…

— Сейчас сюда приедет Кочергин, — сказал Приват, — он полностью в курсе. И вы решите, что делать.

— Мы с ним?

— Голова тебе для чего дана? — поинтересовался Седой. — Только за воротник закладывать? Подумаешь как следует.

— Почему именно я? — глупо спросил Василенко.

— А думать никому не вредно, — криво усмехнулся Седой.

— Пора открывать, — сообщил Приват.

…Кочергин молча прошел на кухню и взобрался на подоконник. Внизу, в прямоугольнике открытого окна, застыли желтые и бледно-голубые лужи света уличных фонарей. Помедлив немного, посмотрев на силуэты, заполняющие кухню, Виктор спросил у Василенко:

— Ты уже в курсе?

— Более-менее, — ответил Толя, — самовольно снос начали…

— Сволочь такая, еще и моих людей припутал, — бросил Кочергин и, перегнувшись, посмотрел на крышу своего “Москвича”.

— Это без разницы, — отозвался Белов, — не твои, так другие. Завтра, полагаю, так и будет.

— Дадим этому Лаптеву как следует, — предложил Седой, — чтоб дорогу на кладбище забыл.

— А толку-то? — спросил Белов, покачиваясь с пятки на носок. — Другой что, лучше будет?

— Порода, — подал голос Приват.

— Короче, задача у нас такая, — ровным голосом начал Кочергин. — Безобразия такого, как сегодня, больше допустить нельзя. Всему свое время. Если уж взялись вообще — так пусть хоть по уставу, по чести делается.

— Прикажи своим людям, — тряхнул мокрой головой Василенко.

— Своим — могу. Уже приказал.

— Ну и?..

— Не будет моих, будут другие. Кстати, не подскажешь, чем и как занять сдельщиков на недельку — другую, чтобы в заработке не потеряли?

— Спроси что полегче…

— Заработок, деньги, — подумал вслух Белов, — а может, не будем забывать, что они граждане, что люди, что…

И замолчал.

Почему-то все смотрели на Василенко. И чувствовал Анатолий Петрович, что все происшедшее и происходящее — только следствия, а действительная причина была раньше, год назад, когда он взялся за работу и проектировал с увлечением, будто совершенно позабыв, где все это должно быть построено… Все — от самообмана, от покорности, от боязни не то что действовать — думать.