Владимир Гусев - Век дракона (сборник)

Наверху примолкли, потом голос гнусавого восторженно протянул:

— Со-онник! — И опять: — Со-онник!

— Бу-бу-бу…

— Цыть, зараза! — гнусавый дошел до самых верхних нот. — Это что же тут… а-а, понятно, понятно… А набирать тут, да? Ой, чего-то кнопочки погнутые, Лакки, чего они погнутые-то?

— Э, синь бестолковая, то программы другие. Тебе-то другие программы на кой? Тебе одна требуется. — Хриплый хохотнул. — Да, синенький? Вот чтоб ты не баловался, умные дяди это дело маленько подсократили, понял, нет?

Сонник, подумал Вест. Сонник — это… “И Цзин”, например, сонник. В другом смысле это — “шниффер”, “щипач”, “балаганщик”. И — “сонник”. Такое тоже верно. Но здесь, по-видимому, не то. Прибор, наверное, какой-то. Сны, может быть, показывать? Затем Вест рассердился на себя. Опять гадаю! К черту любые “по-видимому”, “кажется”, “вероятно”. Надо просто слушать. Если нельзя увидеть, надо хотя бы услышать. Что они там?

— …значит, как договорились.

— Ну, еще бы, спрашиваешь! Только зачем?

— Хамишь, синенький. Твоего ли умишка дело. Свое получил? Чем недоволен?

— Прости, прости, Лакки, — забормотал гнусавый, — прости, с дурня какой спрос?

— Пошли.

— Пошли, пошли, конечно, пошли, Куру вот заберем… вставай, Кура, слышь, развалился, ну, кому говорят.

— Бу-бу-бу…

Вест поспешно задвигался, уползая с тропинки, замер в гуще. Они прошли гуськом, головы и плечи были над лопухами. Первый, в высоких сапогах, шагал твердо, у второго горбушкой оттопыривалась куртка на животе, третий постоянно спотыкался, последний сильно косолапил. Руки первый держал наверху, будто входил в воду или одевался. Весту очень хотелось увидеть его руки, но он их так и не опустил. У остальных руки были синими. Где? — послышалось уже за поворотом. А вон, Третья улица… — и стихло.

Переждав, он все-таки решил посмотреть, что там, наверху. Оттуда пришел хриплый Лакки и принес сонник, явную, чем бы он ни был, в Квартале редкость. И видел Лакки какого-то Большого Дэна, и вхож Лакки за какие-то кулисы и, продолжая ряд, в кулуары. Что и говорить, значительная личность Лакки, и впрямь на него одного надежда… Вест миновал пятачок сломанных, потоптанных лопухов (ну и лопухи здесь!), и вдруг, совершенно неожиданно, оказался на вершине. Плоская, неровная, вытянутая площадка — шагов сорок на двадцать — делилась наискость черной веретенообразной полосой. То есть это Вест сначала подумал о полосе, а потом понял, что это провал. Вид у провала был весьма странный и неестественный. У него, например, невозможно было разглядеть стенки… У него, казалось, отсутствовало третье измерение, словно на каменистую почву положили ровный непокоробленный лист черной бумаги, или во впадине до самого края скопилась тяжелая, как смола, жидкость. С опаской Вест придвинулся ближе. Вот она, Чертова Щель. Стала заметна глубину. Вест швырнул комочек слежавшейся глины. Комочек пропал из виду, едва пересек границу тьмы. Просто пропал, без дыма и запаха.

Хватит. Пусть его. Щель так щель, Чертова так Чертова. Первая тебе разгадка, что, как и почему. Тепло от нее легонько струится, да?.. Вест протянул ладонь над чернотой. Да, поднимается тоненькими такими струйками, как вода в душе. Может, полезное тепло, может, зловредное, но ведь не за этим ты сюда пришел, верно? Он обогнул Щель, переступил осторожно ее узкий левый конец, вышел на другую сторону.

И увидел город.

Город лежал в кольце холмов, в чаще, уровень которой был гораздо ниже уровня Джутового Квартала, и потому холмы представлялись настоящими горами. С этого расстояния улицы различались плохо, они темными черточками делили чуть более светлый фон. Вест никогда не видел этого города, более того, он никогда не видел такого города. На северо-западе курились желтым в красноту дымом четыре или пять тонких и сравнительно высоких труб. Он сделал еще несколько шагов, из-под ноги, больно задев пальцы, выворотился и покатился камень. Подскочив раз-другой, скрылся за обрывом. Тогда только Вест осознал, что эта сторона холма — сплошной обрыв, обрезанно нависающий по всей ширине верхнего края.

…Солнце садилось за холмы, слепя, высвечивая редкие облака розовым и золотым. Оно еще грело, но босиком на остывающей земле становилось зябко, ступни болели, исколотые и сбитые за день. Вест уселся по-турецки, чтобы меньше кружилась голова. Голод вполне можно было терпеть, но во рту после хождений и блужданий пересохло и не глоталось. (В халупе Ткача на лавке стояло всегда полное ведро; откуда бралась вода, он узнать так и не удосужился. Ткач бы и не сказал.) Пить хотелось ужасно, но нужно было дождаться Лакки. Как он пришел, неизвестно, но вернется он сюда обязательно, если только не умеет летать. Еще Весту пришла мысль о подземных ходах. Господи, подумал он, — где же я, где? Он хотел помолиться, но не успел — так и заснул сидя.

Вскинулся от того, что по нему зашарили, “Я это, я, Ткач, я”, — зашептали из темноты. Лежать было очень холодно, жестко, тут же начала бить дрожь. “Обыскался, — бормотал Ткач, — думал, случилось чего. Ты давай обопрись, вот сюда, вот, не упади смотри…” — “Ткач, — позвал он, — это ты, Ткач?” Он не мог стоять. “Ну а кто же еще-то, я, кто ж еще. кому быть-то, больше и не было никого, да? Не было никого, да? Ну-ну, не было, конечно, конечно, не видал ведь ты, да? А я уж думал, чего… А сейчас домой, вот пошли, осторожней, осторожней, дойти надо в целости. А дома-то, знаешь, углядел я ее, углядел! Ты как пошел, так я себе поголовный шмон учинил, да, а он ее, стервец…”

Если бы не Ткач, он десять раз сломал бы себе шею. Наверняка. Спуск был неимоверно длинным, тропинке давно следовало кончиться, а они все шли, и это был путь вниз. Веста колотило уже поменьше, он немного привык, проснулся и теперь старательно смотрел под ноги. Под ногами было темно, и время от времени он смаху натыкался на неровности и камни. “Ты меня слушай, — жарко дышал в плечо Ткач, — я один тебе советчик верный, только меня слушай, больше никого не слушай. Мы с тобой ого-го чего натворим, мы с тобой такие дела завернем, мы с тобой до Побережья… мы не лесные, мы с головой… и с тобой…” Наконец Вест сообразил посмотреть на звезды, чтобы узнать хоть, в каком он полушарии, но звезд в небе было мало, а тех, что светились, не набиралось ни на одно порядочное созвездие.

Бесконечный спуск вдруг кончился. По левую руку остался темным пятном никчемушный завалившийся штакетник, они с Ткачом утонули в темном тумане Квартала и тоже очень-очень долго добирались по улице, и всю дорогу Вест думал о ведре с водой. Дома — он и вправду почувствовал себя почти дома — на столе лежало нечто растерзанное, бесформенное, блестящее долгими лоскутками, рассыпавшееся кристалликами, крупинками и частичками. Вона! — заревел Ткач, — вона она проклятущая, это через нее я с тобой пень пнем…” Но Вест ничего не слышал. Он упал на колени, сначала окунулся всем лицом, но подавился, закашлялся и стал пить с ободка, обхватив ведро ладонями и наклоняя. “Воду-то! Воду-то зря не лей! — воскликнул Ткач. — Э-эх…”