Владимир Гусев - Век дракона (сборник)

А почему бы и нет? — подумал он, почему бы и не “сарацин”? Ход мягкий, колесный. Должны же быть у них “сарацины”? Считать повороты не было смысла. Сидящий рядом, какой-то даже сквозь комбинезон ненормально горячий детина, тот, кажется, что входил первым, громко, перекрывая гул двигателя, ругнулся, что не там едет. “Да пошел ты!” — крикнул ему в ответ водитель. “А я тебе говорю, на Тридцать первую сворачивать надо было!” — “Ну да! Нас там только и ждут”. — “А чего, проскочили бы, а там…” — “Заткнитесь оба, — не слишком громко, но очень внятно сказали с другого сиденья. — Самое главное, ты, Серый, заткнись. К Фарфору вчера наведывались, песку по колено натрясли, столько приходило. Соображать надо, кого везем”, — “Я чего, я молчу”, — сказал Серый и стукнул железом — видимо, переставил оружие к тому борту. Да, спустился первым именно он и спросил, поигрывая неизвестного вида трехствольным ружьем (Вест впервые увидел “зажигалки”): “Ну, кто тут Человек?” — а Крейн потом жалобно мигал вслед и пытался делать какие-то движения.

Машину резко качнуло. Вест, выбросив руки, встретил пустоту, завалился. Его подняли, усадили обратно и стали держать горячими лапами Серого. Теперь машину качало непрерывно, она задиралась то левым бортом, то правым. Наконец, урча, машина задралась носом, перевалила через что-то там и поехала явно вниз. Веста мутило от запаха несгоревшего топлива. “Прибыли!” — крикнул водитель, глуша мотор. Все стали выходить, Вест тоже. Его направляли все теми же лапами. Кособочась, он вылез на высокую подножку и прыгнул с нее. Земля была мягкая и ею пахло.

— Послушайте, — сказал он в пространство, — теперь-то хоть можно снять эту чертову повязку?

— Снимите ему, — послышался голос, и повязку сдернули. Руки Весту не связывали, потому что он пообещал сам ее не снимать и не сдвигать. Он щурился и оглядывался.

Он находился в центре обширной выработки, и вокруг была развороченная земля, которой пахло. Позади — выкатанная колея со свежим отпечатком протектора, а перед Вестом — детина по имени Серый и второй, и тот, кто не спускался в подвал. Все они окружали еще одного, низенького, плотного, вполне человеческой внешности, лысого.

— Идите, ребята, — сказал лысый. Он был одет в видавший виды френч, остальные — в похожие на танкистские комбинезоны. Лысому одновременно кивнули и ушли за корму броневика, туда, где вился дымок и слышались голоса. Последним, что-то прошептав лысому на ухо, ушел тот, который не спускался в подвал. Шептал он достаточно долго, чтобы Вест мог как следует рассмотреть его.

Он был Литейщик. Вест видел их уже немало, но этот всем Литейщикам был Литейщиком. Коренастый, ручищи до колен, кожа лупится. От Литейщиков брала жуть.

— Хорошо, хорошо, — досадливо сказал лысый, отпуская его. Страхолюдный Литейщик еще раз косо глянул на Веста и удалился.

— Ну-с, — сказал лысый, — разговор у нас будет не короткий.

— Надеюсь, — сказал Вест.

— Я Гата, вы, должно быть, слыхали обо мне, — сказал лысый.

— Кое-что, — сказал Вест на всякий случай.

— Тем лучше.

…Через час Вест устал.

— И все-таки я действительно не понимаю, — проговорил он и посмотрел на Гату.

Гата привалился к серому боку машины чуть в стороне от им же взборожденного пятачка земли, по которому он время от времени принимался бегать взад-вперед. Теперь Гата тоже устал и экспрессии у него поубавилось.

А говорил Гата долго. Он говорил о несказанной удаче, выражавшейся, по-видимому, в самом факте появления Веста, Человека, в Городе вообще и во встрече его с ним, Гатой, в частности. Встрече, организованной с большим для него, Гаты, риском. Вас что Же, преследуют? Стража? — спросил Вест. Стража тоже, сухо ответствовал Гата и продолжал говорить. Вест его пока не перебивал, но затем Гата начал говорить о великой миссии, выпавшей на Вестову долю, и о тысячах, взывающих к нему, и ясность, даже та немногая, что была, улетучилась. Погодите, погодите, начал Вест. Вы колеблетесь? — вскричал Гата. Колеблетесь перед такой величественной, благородной, возвышенной… Он закатил глаза. Перед чем? — спросил Вест. Целью! — еще сильней вскричал Гата, забегав, — перед целью! Восстановлением порядка! Вы против порядка? Я-то за… Порядка попранного и втоптанного в грязь! Дискредитированного! Взгляните вокруг! — Гата сделал жест, и Вест, повинуясь, обозрел все те же стены, обрывы и оползни. Взгляните! Город лихорадит, Город на краю гибели. Я не говорю о Страже, она деморализована, она разложена бесконтрольностью власти, она замахивается уже на святая святых — Уложения; она кроит их под себя! Банды подонков наводняют Город, молодежь заражена вредными влияниями, а между тем обстановка меняется чрезвычайно быстро! И теперь когда вы с нами… (Господи, подумал Вест, да что ж они все заладили как заведенные? С кем это я постоянно оказываюсь “с нами”? Что это такое, почему я должен оказываться “с нами”?) Нет, вы колеблетесь! Народ теряет веру, народ теряет почву под ногами, а вы колеблетесь!.. Вест собирался с мыслями. Что-то во всем этом было не то. Он сказал: в принципе я не возражаю. Вам, конечно, виднее. Но почему именно я? И что — именно я?.. А как же! — опять вскричал Гата. Вы же Человек! У вас же силы! У вас же возможности! О вас, простите, такое рассказывают, не знаешь, верить ли. Обо мне? — изумился Вест. Ну, не о вас конкретно, о Людях вообще. Человек, знаете ли… человек — это звучит! Гата принял победоносный вид, будто говорил о себе. (Может, так и было?) Вест лихорадочно припоминал, что ему известно о Людях в Крае. Старик Крейн говорил, что Люди уже бывали в Городе, но, как это он выразился, “э-э… давно”. Может, в том дело, что “э-э… давно”? Я что-то не очень хорошо понимаю, сказал он, какие такие силы и возможности? На что вы намекаете? Тогда Гата прекратил бегать, придвинулся совсем близко, потом вдруг отпрянул, отбежал, посмотрел, пригибаясь, из-за радиатора в сторону дымка и голосов, вернулся и, едва не бодая Веста черепом, жарко продышал ему куда-то в шею: ну вы же Че-ло-век, понимаете? Человек! Он вновь проделал свою суету с оглядками, — но ни с какой вы не с Той стороны! Вы Человек, но — но не оттуда. Вы не наш! И глазки его светились заговорщицкой радостью. Вест задохнулся. Так это… это вашими стараниями? И-и, если бы! — Гата отошел и скрестил ручки на животе. Если бы, если бы1 Это Управление. Дибо научники тайком. Такая техника либо там, либо там. А про Управление не спрашивайте, не спрашивайте, ничего не могу сказать. И никто не может. Чаща дремучая наше Управление…

Вест не спрашивал. Он пережидал сухость во рту и сердцебиение, и дрожь в мускулах. Ему ведь и сны теперь снились только о Крае, — когда снились. А чаще всего это была чернота, которую он сам придумал для себя, которую он сам научил себя видеть во сне. Он ведь уже почти убедил себя, что ему нечего вспоминать, он почти забыл, что это такое — вспоминать… Он выдохнул и посмотрел на руки. Подождал, пока они успокоятся. Так. Я не спрашиваю вас об Управлении, сказал он. Я, как видите, даже не спрашиваю вас, откуда вы узнали, кто я, а если я дело рук Управления, то кое-что о нем вы все-таки должны знать. Во всяком случае настолько, чтобы быть осведомленными о моем появлении, не знаю уж, каким образом осуществленном. Об этом я вас тоже не спрашиваю. Но что вы предлагаете — это я хотел бы знать. Только конкретно, по пунктам. Если уж вы хотите что-то менять у себя и зовете Человека, не желая объяснять, что и как он может сделать для вас, то хоть объясните, чего хотите вы сами? Почему, например, Уложения для вас — святая святых? Насколько я о них слышал, они-то и есть причина ваших бед. Их надо менять. Или упразднять вовсе, я так думаю… Ах, вы совершенно не понимаете нашей ситуации! — горестно вскричал Гата и вновь начал говорить о порядке и миссии, об исстрадавшемся народе и почестях, которые ждут избавителей. Вест немного послушал и перестал.