Владимир Гусев - Век дракона (сборник)

Не успел ничего. Ни в главном не успел, ни в частном. Ни им не успел, ни себе. Не успел даже сделать Свену кораблик и рассказать о море. Не успел поглядеть как следует, разобраться, в потемках и скульптурках, что так искусно, оказывается, вырезали из особой породы дерева лесовики. Еще одни, кому не дали быть теми, кто они есть. А ведь их зарождающаяся культура обещала быть на редкость яркой и самобытной. Коричневые вогнутые лица с глазами из самоцветов — почему-то всегда тремя, хотя глаз у лесовиков было, как обычно, два. И одинаковое восторженно-удивленное выражение деревянных лиц… Не успел.

А Наум уйдет от этих законов. Живший по этим законам, содействовавший этим законам, в какой-то степени вершивший эти законы, служивший им, — он уйдет. А я нет. Я останусь здесь. Вот под тем домом или под этим же. Или в Управлении, в известном Экипаже, куда мне после следственного прямая дорога. То-то Бублик удивится. А может, и не удивится. Скорее всего. Отчего же я так спокоен сейчас?

— Вест, а Вест! Я про “вагончики-то” не наврал. Про броневик наврал, а про “вагончики-то” нет, ждут нас “вагончики-то”…

Признаться, я жалею, что выложу Науму все. Разве месть несет нам облегчение? Истинное облегчение? Мне она облегчения не принесла, а Наум, привелось бы, умер, не разочаровавшись в иллюзии, а всего лишь персонально во мне. Смерть однозначна, там нет ничего, но вместе с нами умирают и наши иллюзии, и этого уже довольно. А при жизни, без крайней на то нужды, развеивать их жестоко.

Развеиванием моих собственных иллюзий этот мир занимался с пристрастием и энергией, достойными большего. И последней развеялась надежда на то, что я хотя смогу вспомнить, что у меня здесь был друг. Пэл отбил меня тогда у банды Головешки. Пэл вытащил меня с минного поля на Пустоши. Не настоящее минное поле, конечно, так, всеми брошенные ящики с изъеденными ржой снарядами и совсем уж проржавевшие гранаты россыпью — когда я в одиночку полез к Поясу захватывать точку и застрял на прощупывавшихся под травяным слоем рифленых кругляшках. Пэл, смеющийся и шагающий в рост, когда затравленно отбивался зажатый нами в тупике Ежик. Пэл…

Крот.

Хозяин Управления, или начальник какого-то там секретного отделения. Стоящий за спинкой кресла.

— Бежать надо, бежать, давай, Вест, еще можно, еще успеваем, в горы двинем, как-нибудь там. Или… Может, ты, а, Вест? Может, еще… а?..

Крот.

Не могу сказать, что это было мое самое главное и самое сильное разочарование, но оно было сильным. И еще оно было последней каплей в моем долготерпении к Науму.

Остается еще куча вопросов. И зачем же таким я нужен Кроту, что он и легенду свою лучшую — а как берег эту маску! — Пэла на меня истратил, и ломает сейчас танками Город. Он ведь тоже не Бог, Крот, как бы высоко ни был. Никто не мог, любая необозримая власть имеет предел и зависимость, и властитель сам это лучше всех знает. Так что же, нужен я ему? Тогда почему не взял голыми руками, когда мог? Да сейчас может! Но сидит в четвертом танке на площади, командует, думает, небось, что страшно рискует, боится… Меня боится? Или ждет чего-то? Приказа в свою очередь?

— Вест! Ве-еест! Слышишь? Вот они, вот! Все! Все-о!

Риторические вопросы. Столь же риторические, как вопрос, с чего вообще взято, что “правосторонние” могут все вышеупомянутое, а “левосторонние” нет. Откуда? Кто-то в Крае наблюдает иные миры? Или наблюдал? “Выдергивать” оттуда к себе они умеют, вот он я, здесь. Резонно предположить, коль скоро легенды не возникают на пустом месте, что были и так сказать, нормальные “правосторонние”, которые могли, и Усвоение для них это лишь толчок, инициатор и катализатор. Под их руку мог быть делан неудобный мне затор у винтовки…

Я пришел к тому, с чего начинал. К куче вопросов, на которые мне никто не ответит. Так что же теперь? Что?

Я оторвал от себя цепляющегося, воющего Ткача, отметив машинально, что у того и синь поблекла и псевдий поубавилось — вне Квартала они отпадали сами собой, — и глянул в зарешеченное оконце.

Сначала вообще только досадливо удивился, как же они нас — меня — выслеживают и отыскивают, по запаху что ли, но когда серый лоб танка выдвинулся на фоне краснокирпичной стены и завяз орудием в стене противоположной, и дал назад, там развернул башню, и попер, лязгая, не умещаясь тушей, обваливая стены себе на спину и позади, и видно было, как он периодически оседает и выворачивается, проваливая подвалы, которые здесь, на Десятых, с их убогими постройками находились под каждым вторым домом, и под всеми улицами шли коммуникации, грязные, смрадные (вот так, поглотители бездымно-бесшумные-безотходные наличествуют, а под Городом плывут потоки нечистот, речка раньше была, говорят, минеральная, целебная лечиться под землю лазали), лабиринт, полный темной боязливой жизни, клоака; а танк двигался неровно, неотвратимо, и во рту стало, будто держал за щекой пенс.

И тут я узнал красный дом, узнал серый дом, узнал колено улицы, трубу, и за стеной, до которой танку ползти четверть минуты, были расставлены ящики, где сиживали бабки — ив беретике, и с усами и бакенбардами; в подвале перебирал свои раритеты Крейн, а Свен выпускал гулять своих друзей из коробочек…

Все стало меняться очень быстро. Картинки. Ткач вдруг оказался у стены и замер там, обхватив голову. Я наверху. Винтовка оттягивает руку. Бросаюсь от стены к стене, и это было бы очень мужественно, если бы в меня стреляли. Но пулемет танка молчит — а вообще он есть? — и я чувствую себя глупо, и у меня очень болят обе ноги, не помню почему, но они должны болеть, пусть их. Ниша удобная, с приступочкой, я еще из оконца приглядел на всякий случай. Винтовка незнакомого типа, но ничего, кажется, мощная, как все тут оружие, трак перебить хватит. Вот тебе дело, Человек, вот…

И вдруг камни, камни, камни, лавина камней мне в лицо, я еще успеваю понять, что это брусчатка мостовой, и удивиться.

И только он, значит, упал, так и “бизон” застопорил. Теперь стоит, урча. Совещаются, кому идти труп забирать. Для доказательства, значит. В последний момент он перевернулся, и лежит на спине, и я отсюда вижу его профиль. Волосы слиплись, торчат, на щеке зачернелые старые ссадины и полоска свежей крови, борода задрана к небу, оброс он тут. Хотя какая борода-то, тьфу, клоками, не пойму каким цветом — то ли рыжая, то ли пегая. Грудь выгнута, видать, больно ему было.

Тут я заметил, что еще держу в руке свой “лорри”, и из короткого толстого ствола выползают остатки дыма. Спасибо, старикан, сослужил в который уж случай, да только патронов мне для тебя боле не добыть, все. Так что прощай, старикан, прощай. Я швырнул “лорри” где кирпичи, он там звякнул и провалился. Потрогал лоб — приложил он меня напоследок капитально, шишка пухнет прямо под пальцами, и ломит затылок. Это уж я сам — об стену.