Гарднер Дозуа - Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

— Ребята, это будут самые легко нажитые деньги в вашей жизни. Вы же видите, какие из них стрелки!

В конце концов вызвалось пятнадцать человек. Это означало, что на борту «Воробья» останется десятеро; если случится худшее, они сумеют привести судно обратно в порт.

Джива улыбнулась:

— Он удвоил им жалованье, верно? А в рапорте об этом не упоминалось.

Харрингтон занял место на носу шлюпки. Терри — на корме, где обычно сидел старший по званию офицер.

Пока они приближались к врагу, это значило немного. Противник будет стрелять по ним с палубы, и мишени они представляли собой равноценные. Но когда они пойдут на абордаж, Харрингтону надлежит быть впереди. Если его убьют, все предприятие может претерпеть неудачу; но еще вернее оно провалится, если его люди решат, что капитан укрывается за их спинами.

Они сели в шлюпку с правого борта «Воробья», и корпус их корабля защищал их от вражеских орудий. Терри дал приказ двигаться вперед, и первые несколько секунд они гребли вдоль корпуса. Потом вышли из–за него.

И вот между Харрингтоном и кормовой пушкой неприятеля не оказалось ничего, кроме сотни ярдов воды и солнечного света.

Терри должен был подвести шлюпку к кормовой части правого борта вражеского судна. Договорились, что он будет на руле по двум причинам. Терри поведет лодку за пределами обстрела орудий правого борта и постарается свести к минимуму время нахождения в секторе обстрела кормовой пушки. С румпелем лучше всего мог управиться именно он. Никто из членов экипажа «Воробья» лучше его не знал сильных сторон и недостатков морской артиллерии.

Скользнув за корпус «Воробья», они побороли сопротивление воды. Терри выкрикнул твердое: «Навались! Раз! Два!» — и лодка рванулась к цели. Терри задал гребцам темп на два счета.

С каждым гребком они уходили все дальше и дальше из пределов досягаемости грозного кормового орудия. Но вместе с тем каждый всплеск весел приближал их к вооруженным противникам, столпившимся вдоль леєрного ограждения.

Харрингтон крепко сжимал оружие: в правой руке пистолет, в левой — абордажную саблю. Указательный палец он держал подальше от курка, чтобы случайно не выстрелить и не всадить в самого себя пулю, как глупец. Еще два пистолета торчали у него из–за пояса, справа и слева. У каждого из сидящих за ним моряков было по два пистолета и мушкеты, а у ног лежали абордажные сабли.

Вспыхнуло жерло кормовой пушки. Харрингтону показалось, что ему не удастся воспротивиться порыву скорчиться, уменьшиться в размерах, став не больше своей шляпы. Но он сосредоточился на борту вражеского судна и обнаружил, что может заставить себя сидеть прямо. Тут до него долетел грохот орудия. Отдаленный, словно доносящийся с лун Юпитера.

— Раз… два… раз… два…

Есть ли на свете что–либо прекраснее грохота пушки, только что выстрелившей в вас ядром? По воде разносится гул, а вы все еще живы. И уверены, что четыре фунта железа пролетели мимо, не переломав ваших костей, не повредив лодки и не искалечив товарищей.

— Вот последний залп, который дала эта штуковина, — пробормотал кто–то в шлюпке.

— Хотелось бы верить, — ответил ему другой голос. — Если, конечно, эти негроистребители не научились кой–чему у мистера Терри за последние полчаса.

Вторым высказался Бобби Докинс — бывалый моряк, разменявший четвертый десяток, известный обезьяньей ловкостью и саркастическими комментариями, которыми сопровождал все происходящее. Докинс вызвался первым после того, как Харрингтон удвоил приз.

Вдоль лееров работоргового судна выстроились вооруженные люди. Эмори пробежал глазами вдоль ограждения, отмечая особо свирепые или грозные лица. Когда он начал снимать сам, то желал получить оружие в состязании с Дживой, но теперь думал иначе. Ему очень хотелось обладать своей, личной записью происходящего — наподобие любительского видео, которое снимает турист. Конечно, выполнена она будет не столь профессионально, как у Дживы, но будет именно его личным взглядом на мужество предка.

Когда шлюпка оказалась на расстоянии пятидесяти ярдов, защелкали мушкеты работорговцев. Харрингтон надеялся, что они попусту растратят несколько пуль, но при виде первых вспышек его вновь передернуло от желания спрятаться. Всем остальным было чем заняться. Матросы гребли. Терри управлял рулем. А капитану оставалось быть мишенью.

Следовало бы сказать что–то ободряющее своим людям, но в голову Харрингтону не приходило ни единой фразы. Разум был словно чистый лист. Боялся ли он? Может, именно о таком состоянии говорят «впал в оцепенение»?

Работорговцы подтолкнули к лееру двух африканок. Матросы отступили в сторону, а их место заняли чернокожие.

— Свиньи, — прокомментировал Докинс. — Чертовы свиньи. Малодушные трусы. Ублюдки.

Черные лица уставились на приближающуюся лодку. По их ошеломленному виду Харрингтон понял, что рабы не имеют ни малейшего понятия о том, что используются в качестве прикрытия. Закованных в цепи их гнали по бездорожью, может, не одну сотню миль. Их сунули в трюм, словно бочонки с ромом. Их окружали люди, говорящие на другом языке. Вероятно, к настоящему моменту они были словно в тумане.

— Цельтесь хорошенько. Пусть эти звери прочувствуют каждую вашу пулю! — в бешенстве взревел он.

Он был готов рычать от ярости. Если бы не годы муштры, он бы вскочил на ноги в шлюпке. Харрингтон знал, что дает своим бойцам бестолковый приказ, ибо невозможно стрелять с подобной меткостью. Но не важно. Работорговцы пробудили в нем бурю эмоций, столь же неконтролируемых, как ураган.

К лееру подогнали еще несколько рабов. Щелкали выстрелы мушкетов. Работорговцы пристраивали ружья на плечах своих жертв, используя тех как щиты.

— Входим в зону обстрела, — крикнул Терри.

Харрингтон указал на корму:

— Правьте вон туда. Первый отряд — убирайте весла. Мушкеты — на плечо. Ждите моей команды.

Еще до посадки в шлюпку они разработали план действий. В последний рывок до вражеского корабля грести будет половина матросов. Остальные возьмут мушкеты и приготовятся к бою.

Более Джива не комментировала происходящее. На лице у нее пролегли напряженные сосредоточенные линии, как у музыкантов или атлетов, работающих на пределе возможностей. Она наблюдала драму, разворачивающуюся снаружи пузыря, и в то же время следила за изображениями на шести экранах, быстрыми решительными движениями ловких рук производя корректировку углов и объектов съемки.

Эмори отметил, что ее отношение к происходящему заметно изменилось, и обратил внимание на собственное любительское видео. Что ему за дело до ее чувств? Те, кто будет смотреть конечный продукт, увидят на экранах храбрецов, отважно идущих навстречу опасности. Будет ли кому–нибудь интересно, почему они это делали?