Юрий Бурносов - Революция 1. Японский городовой

Не успел грабитель издать предсмертный вопль, как старик пронзил второго. Третий бросил свой тесак и бросился бежать, оттолкнув Гумилева так сильно, что тот ударился спиной о стену и на мгновение утратил возможность дышать.

Старик тщательно вытер кинжал об одежду еще шевелившегося прокаженного, пнул ногой в мягком башмаке второго – тот никак не отозвался – и поклонился Гумилеву.

– Благодарю вас, мой друг, – сказал он на хорошем французском с почти неуловимым акцентом. – Если бы не ваше появление, я уже был бы мертв. Идемте отсюда скорее. Сейчас их начнут жрать рыночные псы, а это не слишком приятное зрелище.

– Мы так и оставим… так и оставим их здесь?! – Гумилев указал на прокаженного, который скреб землю скрюченными пальцами.

– Ах, да, – старик кивнул. – Конечно же, так нельзя.

С этими словами он вернулся и быстрым движением проткнул горло прокаженного. Тот затих.

– Теперь можно идти, – удовлетворенно сказал старик и потащил оторопевшего поэта за собой.

…Гумилев пришел в себя только в маленьком кафе наподобие того, в котором уже был сегодня. Старик сидел перед ним и наливал в небольшую глиняную чашечку желтоватую жидкость из бутылки.

– Джин, – сказал он. – Какой-то британский сорт. Гадость, но другого не было. Вам нужно выпить.

Гумилев послушно опрокинул чашечку и закашлялся.

– Еще раз позвольте поблагодарить вас, – сказал тем временем старик. – Мое имя – Мубарак, сам я из Эр-Рияда, здесь по торговым и прочим делам. Если бы не вы, я был бы уже мертв.

– А теперь мертвы они, – пробормотал Гумилев, вспоминая, как длинное узкое лезвие пронзало укутанные грязным тряпьем тела.

– Такова жизнь, – развел руками Мубарак. – К тому же они жили неправедно… более неправедно, чем мы. И оставим это – псы уже растащили их кости по углам, мир забыл об этих людях, если таких шакалов можно называть людьми. Кто же вы, и как мне вас отблагодарить?

– Меня зовут Николай Гумилев, я из России. Я… – Гумилев хотел сказать «поэт», но вовремя подумал, что это будет выглядеть достаточно нелепо. – Я путешественник.

– Россия… – задумчиво произнес старик. – Большая северная страна, куда я никогда не попаду.

– Что же вам мешает сесть на пароход и поплыть в Марсель или сразу в Севастополь?

– У всех свои пути на этом свете. Вы еще молоды, но после поймете, – Мубарак вопросительно щелкнул по бутылке унизанным кольцами пальцем. Гумилев покачал головой.

– Я думал, вам запрещает религия, – сказал он.

– Так ведь я и не пью, – засмеялся Мубарак. – Послушайте, я непременно должен вам что-то подарить.

– Не стоит, – запротестовал Гумилев. – Я ведь ничего по сути не сделал. Мой револьвер даже не был заряжен.

– Вы их отвлекли. Другой мог бы попросту уйти незамеченным. Вы могли пострадать. Поэтому… – Мубарак сунул руку в большой кошель, висящий на поясе, порылся и достал маленький сверток. – Поэтому я хочу подарить вам вот это. С виду не слишком ценная вещица, но поверьте, это только так кажется.

Гумилев взял легкий сверточек и раскрыл тончайшую белую ткань. Внутри оказалась металлическая фигурка скорпиона размером с палец. Скорпион угрожающе выгибал свой смертоносный хвост, заканчивающийся маленькой колючкой, настолько острой, что можно было пораниться. Как только поэт коснулся ее пальцем, словно электрическая искорка проскочила. Гумилев тотчас отдернул руку и увидел улыбку старика.

– Значит, я был прав, – удовлетворенно сказал Мубарак. – Приятно видеть, когда вещь находит своего истинного хозяина.

– Но я…

– Вы потом все поймете. А сейчас извините, у меня еще множество дел. Надеюсь, мы с вами встретимся, если окажетесь в Джибути – я здесь часто бываю. Еще раз благодарю вас, господин Николай Гумилев.

Мубарак встал, низко поклонился и зашагал прочь. Гумилев повертел в руках фигурку скорпиона и, хмыкнув, убрал ее в нагрудный карман.

Поручик бодро делал гимнастические упражнения, когда Гумилев явился в отель и принялся рассказывать, что с ним произошло на рынке. Курбанхаджимамедов выслушал, осмотрел купленное оружие (безусловно одобрив), подаренного скорпиона (сказавши: «Безделка…») и сообщил, что видал и не такие стычки и что завтра с утра они выступают.

– Нужно будет только найти проводника. К северу отсюда живут люди, поклоняющиеся черным камням. Европейцы, хорошо знающие страну, говорили, что это племя считается одним из самых свирепых и лукавых. Они нападают обыкновенно ночью и вырезают всех без исключения. Проводникам из этого племени довериться нельзя, но я найду местного. А сейчас, юноша, может быть, сходим к феминам? Джибути на нашем пути, пожалуй, последнее место, где это можно сделать белому человеку.

Гумилев уставился на Курбанхаджимамедова так, что поручик расхохотался и похлопал его по плечу со словами:

– Понял и осознал. Однако ж вы говорили, что приехали из Парижа? Неужели в этом городе страсти вы устояли, сохранив… э-э… невинность?!

Гумилев стыдливо развел руками. Собственно, он мог сколько угодно раз посетить известные кварталы Парижа, но был чересчур увлечен мыслями об Анечке Горенко и потому не мог даже представить себе столь ужасной измены.

– У вас, поди, и невеста дома есть? – продолжал Курбанхаджимамедов. – Так плюньте, юноша: вы в путешествии, а в путешествии и на войне совсем иная мораль, там все дозволяется. Даже правоверные мусульмане, уж поверьте, пьют горькую в походе, а у них с этим ой как строго!

– И где же мы найдем этих… фемин? – робко поинтересовался Гумилев.

– Я навел справки еще до начала поездки, – сказал с гордостью поручик. – Военный человек всегда должен знать, где найти выпивку, еду и женщин. Идемте со мной, не прогадаете. Я надеюсь, вы не слишком глубоко приняли к сердцу пример вашего кумира, этого Уайльда?

Гумилев возмутился и, конечно же, отправился вместе с поручиком.

Фемины обитали в самом центре Джибути, в заведении с названием «Меблированные комнаты для одиноких мужчин мадемуазель Парментье». Сама мадемуазель оказалась тучной женщиной с явственно видными арабскими корнями, но по-французски говорила весьма изысканно и курила папироску с длинным мундштуком. Встретила она их в чем-то типа гостиной – с европейской мебелью, граммофоном и картинами на стенах.

Поручик тут же сообщил, что заведение ему рекомендовал штабс-капитан Воробьев.

– Воробьефф! О, Воробьефф! – закатила глаза мадемуазель Парментье. Видимо, означенный штабс-капитан оставил в «Меблированных комнатах для одиноких мужчин» достойное впечатление, не говоря уж о денежных суммах. Им тут же принесли терпкое густое вино с привкусом смолы, а затем появились фемины.

Рядом с Гумилевым на диванчик уселись две, по обе стороны; на Курбанхаджимамедова нацелились аж четыре. Впрочем, Гумилев не ведал, что и с двумя-то делать – они щебетали на непонятных языках, хихикали, то и дело отпивали из его бокала и вообще вели себя крайне непривычно, чтобы не сказать неприлично.