Юрий Бурносов - Революция 1. Японский городовой

Стало быть, он все делал правильно и без помощи сверчка?!

Или попросту стал уже его частью?!

– …Дядя Коля! Дядя Коля!

Гумилев очнулся, потому что его немилосердно трясли. В ушах гудело, но сквозь гул явственно прорывался голос Коленьки Сверчкова.

– Дядя Коля, вы живы?!

– Жив, – сказал Гумилев. Понял, что сказал это про себя, и повторил уже вслух:

– Жив.

– Слава богу… А то я выстрелил, вы упали…

Гумилев попытался подняться, но не сразу преуспел в этом. Наконец он сел на корточки. Лежащий на песке факел уже почти погас; Коленька стоял на коленях рядом и взволнованно бормотал:

– Он близко так подошел, я винтовку подхватил и выстрелил… Попал, он закричал – и бежать.

– Мне казалось, что эта тварь оторвала мне голову, – сказал Гумилев.

– Это я у вас прямо над ухом стрельнул, – признался Сверчков виновато. – Он уже рядом был, лапы к вам протянул.

– Спасибо, – коротко сказал Гумилев. – Спас…

В ушах продолжало гудеть, но чувствовал он себя вполне сносно. Потерев виски, он наказал Коленьке:

– Никаких геройских историй, договорились? Никаких демонов. Был… был, скажем, леопард. Набросился, мы стреляли, он ходил кругами, потом, когда его ранили, удрал. Вполне правдоподобная история, не правда ли?

– Правдоподобная, – согласился Коленька. – Но кто это все же был? Сроду не видывал таких уродин. Уж точно не обезьяна.

Гумилев пожал плечами.

– Может быть, в самом деле пустынный демон… А может, некое неизвестное науке допотопное животное, которое может посылать… э-э… мозговые импульсы наподобие гипноза. Заморочит жертву, потом убьет и съест. Очень удобно.

– Но он смеялся, дядя Коля, – напомнил Сверчков. – Смеялся и говорил на каком-то тарабарском языке.

– Я читал, что некоторые обезьяны тоже говорят и смеются. Так что давай поскорее забудем эту историю, а то я уже представляю, как ты сочиняешь статью в «Ниву» – «Как я победил абиссинского демона».

Гумилев засмеялся, сам пораженный тем, что в нем нашлись для этого силы. Улыбнулся и Коленька:

– Скажете тоже… Я же понимаю, что никто не поверит. Но я еще хотел спросить, что это у вас такое?

– Где? – не понял Гумилев.

– Да вот, в руке.

Оказывается, фигурку скорпиона поэт до сих пор сжимал в кулаке. Пальцы удалось разогнуть с трудом, и, несмотря на глубокий прокол, оставленный жалом на ладони, крови снова не было.

– Это талисман, – сказал Гумилев. – Амулет.

Но, когда Коленька потянулся к скорпиону, чтобы взять и рассмотреть, Гумилев быстро убрал его в карман, пояснив:

– Это нельзя трогать.

Почему-то он понимал, что Коленьке в самом деле не нужно касаться этой странной вещицы. Негусу Менелику, Тафари – можно, но не Коленьке. Потому что Гумилев до сих пор не решил, добро или зло приносит скорпион. По крайней мере сейчас он немного помог, однако тварь не испугалась до конца и уж точно прикончила бы их, если бы не Коленька…

Спаситель, впрочем, не обиделся.

– Будем еще искать Гомтесу? – деловито спросил он.

– Бесполезно, – покачал головой Гумилев. – Не думаю, что без руки он остался жив, к тому же лишний труп означает лишний испуг и лишние пересуды. А так, нет трупа – нет проблемы. Идем поскорее обратно, а то они еще решат, что мы мертвы, и в самом деле разбегутся.

Найдя свой револьвер, он уснастил пустой барабан патронами на случай возвращения их отвратительного знакомца, и они торопливо вернулись к лагерю. Ашкеры встретили их молчаливо и настороженно, только Феликс безмятежно дремал, протянув ноги к костру. Гумилев в очередной раз подивился плодам воспитания в католической миссии.

– Там был леопард. Он утащил дурака Гомтесу, хотел напасть на нас. Мы отстреливались, ранили леопарда, и он убежал в пустыню, – коротко объяснил ситуацию Гумилев. – Садитесь вокруг костра и смотрите по сторонам, уже почти утро, и я думаю, что леопард не вернется. Но ружья на всякий случай держите наготове.

Так они и просидели в тишине, пока не сделалось светло.

Перекусив чем бог послал, двинулись в путь. Ашкеры вели себя непривычно тихо, таращились по сторонам, словно ожидая нападения. Гумилев и сам периодически вглядывался в пустыню, с тревогой искал взглядом уродливую фигуру, ковыляющую параллельно с их караваном. Но демона, или кто он там был на самом деле, Гумилев не видел. Коленька дремал, качаясь в такт с движением мула, но винтовку держал на коленях.

После полудня путешественники сделали привал, и получился он безрадостным – цистерна с водой, на которую они рассчитывали, оказалась пустой, а родник пересох. Неподалеку на песке лежали три дохлых раздувшихся мула, уже изрядно истерзанные падальщиками. Парочка гиен и сейчас вертелась поодаль, злобно посматривая на людей, мешающих трапезе.

– Кто-то прошел тут днем или двумя раньше, – сказал Гумилев, показывая на дохлятину. – Интересно, они двинулись дальше пешком, или эти павшие мулы не были последними?

– Может быть, не стоит здесь задерживаться? – с сомнением спросил Коленька. – Падалью воняет, и воды все равно нет…

– Ее и дальше нет, насколько я понимаю. Идти без остановки до ночи нет особого смысла. Передохнем хотя бы часок.

Воду пришлось экономить – вдруг и следующий привал окажется «сухим»? Надоевшая жареная мука застревала в глотке комком, и Гумилев, махнув рукой, откупорил бутылку вина, на которое сам наложил вето перед походом.

– Иисус превратил воду в вино, – заметил он, разливая темно-красную жидкость по кружкам, – а не вино в воду. И мы не пьянствуем, а всего лишь утоляем жажду.

– Кстати, вряд ли собравшиеся оценили бы чудо по достоинству, преврати Иисус и в самом деле вино в воду, – засмеялся Сверчков.

Ашкеры с завистью смотрели на европейцев, и Гумилев, поразмыслив немного, выставил им пару бутылок. Это оказало благотворное воздействие: абиссинцы развеселились, перестали испуганно озираться, а опустошив бутылки, принялись петь. Правда, привал несколько затянулся, но в путь они тронулись действительно отдохнувшими.

Пейзаж вокруг был таким же безрадостным, как и ранее, но уже не так угнетал. Коленька насвистывал «Янки дудл денди», а Гумилев пытался восстановить в памяти облик своего ночного знакомца. Как часто бывает, после яркого впечатления трудно вспомнить его в деталях спустя несколько часов. Вот и теперь Гумилев представлял по отдельности то злые сверкающие глазки, то острые зубы, покрытые отвратительным желтым налетом, то когтистые руки, так похожие на человеческие… Но в целом все это не складывалось в картинку. Гумилев даже попытался нарисовать в блокноте морду чудовища, но выходило все не то, и он в сердцах вырвал страничку, смял и выбросил. Налетевший порыв ветра тут же унес легкий бумажный комочек в пустыню.