Журнал «Если» - «Если», 1992 № 02

— Погоди-ка! Уж не о последнем ли плавании Киприя ты говоришь?

— Да, мой друг плавал на его корабле.

— Нет, клянусь Матерью Хлебодательницей! Как я могу уступить вам эту землю? Нам же самим о ней пока ничего не известно. Вдруг там столько олова и янтаря, что не нужно будет больше плавать в Туле? А может, там есть жемчуг или пурпурницы? Ведь мы даже не знаем, что вам отдаем!

— Разве Киприй говорил, что видел там олово или жемчуг? Его матросы ничего об этом не знают. А мы отправимся либо туда, либо никуда — это мое последнее слово. Мне ведь стоит только кивнуть, и война снова начнется.

Человек вскочил. У него даже губы побелели от гнева.

— Ну так начинай войну! Пусть мы до сих пор не побеждали, но и поражений не терпели!

Иратсабал рывком поднялся с земли.

— В битвах вы нам не уступаете, не спорю. Но погодите! Мы умеем воевать и по-другому. Ночью мы будем вытаптывать ваши поля, днем нападать на вас из засады. Вы не посмеете подходить к лесу ближе, чем на полет стрелы. Мы будем гонять по полям ваших овец, пока они не исхудают, а на поле не останется ни единого колоса. Полны ли у вас житницы, Кинфидий? Сумеете ли вы дотянуть до следующей весны и сохранить зерно для нового посева?

Человек тяжело опустился на стул.

— Да как же я могу обещать землю, которая мне не принадлежит? Ею могут распоряжаться лишь те, кто дал Киприю корабли.

— Заплати им зерном, которое останется целым на полях. Или еще что-нибудь придумай. Если нужно, мы сами добавим оленьи и турьи шкуры, сколько понадобится.

Кинфидий поднял голову.

— Ну хорошо, Иратсабал, — сказал он устало. — Мы отдаем вам Атлантиду.

Перевела с английского Ирина ГУРОВА

Павел ГУРЕВИЧ, доктор философских наук, главный редактор журнала «Интеллектуал»

Многие стремились распознать будущее, тем более, что цена прогноза, как, например, в рассказе Карин Андерсон, была весьма высока. Мистики разных культур рассчитывали разомкнуть узы времени. Древние пророки возглашали волю Бога. Искушая судьбу, смертные пытались изменить собственный жребий. Человеческий род издавна соприкасался с некоей тайной, которую античные греки называли роком или фатумом, христиане — предопределением, буддисты — кармой, а марксисты — закономерностями исторического процесса. Провозвестия, однако, довольно редко меняли сюжеты истории.

На протяжении многих столетий и тысячелетий пророчества не воспринимались всерьез. Глубинно провидческое в них оценивалось как невнятное. Библейская символика постепенно размывалась в толще веков. Забывался язык Божьих возвещений. Только на исходе нашего тысячелетия стало вдруг обнаруживаться, что иное слово вековечных предсказаний исполнено поразительной мощи и точности.

«Смотрю на землю — и вот, она разорвана и пуста, — на небеса, и нет на них света.

Смотрю на горы — и вот, они дрожат, все холмы колеблются…

Ибо так сказал Господь: вся земля будет опустошена… и восплачет о том земля, и небеса помрачатся вверху… Я определил и не раскаюсь в том и не отступлю от того…»

«Камни возопиют…»

«Шатается земля, как пьяный, и качается, как колыбель, и беззаконие тяготеет на ней; она упадет — и уже не встанет».

Видения библейских пророков уже перестали быть метафорой. Так считает, например, известный современный теолог Пауль Тиллих. «Основания земли потрясаются» — это становится реальностью.

Не только библейские пророки, но и величайшие мистики от Гермеса Трисмегиста до Нострадамуса обладали тончайшим даром дальновидения. Сквозь покров времени называли они имена, даты, события, исторические катаклизмы. Возвеститель европейской истории Нострадамус, вглядываясь в столетия, которые еще не взошли на горизонте человеческого рода, назвал революционные потрясения Франции, судьбу Наполеона, новую философию, которая обернулась тяжким ярмом тоталитаризма, коричневую чуму, освобождение народов от долгого деспотизма, которое мы, похоже, переживаем…

НО ЕСЛИ ФАТУМ НЕОТВРАТИМ, в чем же тогда предназначение прорицания? Устрашить, вразумить, вселить в душу покорность року… Однако все человеческое естество протестует против такой участи. Сизиф, вздымающий камень на вершину утеса, согрет надеждой, что его усилия не напрасны. Прометей, провожая взглядом орла, надеется, что его терзания кончились. Орфей тщится вызволить свою подругу из подземного царства. Нельзя ли, вообще говоря, освободиться от роковых установлений?

Нам известен персонаж из греческой мифологии, фиванский царь Эдип, который вознамерился избежать предреченной участи. Напомним: дельфийский оракул предсказал Эдипу, что тот убьет отца и женится на собственной матери. Не захотел родитель, чтобы сбылось реченное. Решили перехитрить рок и бросили мальчика на съедение диким зверям. Но получилось именно так, как возвестил оракул. Греховная связь оказалась неизбежной. Свершилось убийство…

В современной прогностике возникло даже своеобразное понятие — «эффект Эдипа». Оказывается, любое прорицание, стоит его произнести, может войти в сознание человека. И тот непроизвольно, безотчетно станет воплощать то, к чему приговорил его изреченный прогноз. Попытка уйти от рока, обернется кошмарной очевидностью. Вот она, цена прорицания…

Может быть, лучше вообще не срывать покров времени? Не проникать мыслью в грядущее? Не разглядывать жребий на светлом челе? По словам современных французских «новых философов», именно идеи виновны во всех бедствиях человечества. Реальность невольно кроится по меркам социального прогноза. Мечта о благоденствии, которого нет, о стране, которая отсутствует, невольно катапультирует человечество в это поразительное пространство…

Социалисты-утописты едва ли не первые в европейской истории пытались подчинить реальность прекрасной умозрительной идее. Мы долго называли их социальные прогнозы наивными, несбыточными. Пытались придать им более основательный облик, убежденные аутопичности их мечтаний. Но вот парадокс — многое из того, что им грезилось, обернулось погромной историей, воплотилось один к одному. Хотя и получило название антиутопии, то есть кошмарного предсказания.

Вот Шарль Фурье. Он пытается подсказать человечеству идею идеального жизнеустройства. В работе «Новый любовный мир» философ доказывает, что и страсти человека подлежат формовке. Казалось бы, какой невероятный изгиб мысли! Можно ли обустроить глубоко интимный мир человека? Фурье берется за дело с высокомерием знатока.

Предмет любви, по его мнению, слишком запутан. Здесь столько заблуждений! Теперь нужны особые усилия, чтобы вернуть человека его собственной природе. Когда воцарится, наконец, режим гармонии (то есть будет создано лучезарное общество будущего), регулирование удовольствия вообще станет государственным делом. Пора обуздать сладострастие женщин… Мужчинам тоже надлежит поубавить свой пыл…