Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ

- Я бы на их месте отключил анима-коридоры, - сказал Идзуми. - Тогда бы до них вообще никто не добрался через техиру.

- Зачем-то они им нужны, - сказал Танаки.

- Зачем?

- Не знаю.

- Кэп, - внезапно сказал Идзуми, - у меня есть последнее желание.

Танаки повернулся и посмотрел на пилота:

- А я тут причем?

Идзуми отстегнул кислородную маску, и она повисла у него на груди. Ларингофон твердым пальцем упирался в горло.

- Хочу чтобы вы его знали, кэп.

- Одень маску.

- Сейчас, - Идзуми потер красные отпечатки от маски на щеках и под глазами. - Мое желание такое, кэп...

- Ну?

- Я хочу жениться на Юри, кэп.

- И что требуется от меня? - хладнокровно спросил Танаки. - Женись себе на здоровье. Она хорошая девочка.

- Не все так просто... но я хочу, чтобы вы мне об этом напомнили, когда мы... если мы вернемся... если я все-таки встречусь с ней.

- Боишься забыть? - усмехнулся Танаки. - Какой же ты клоун, Идзуми. Юри за тебя точно не пойдет. И вообще, что это ты вдруг вспомнил?

Идзуми застегнул маску.

- Вспомнил потому, что сейчас нас будут сбивать, кэп.

Впереди плывущих в аниме ракетоносцев разгорался огонь.

21

Первый удар пришелся Акуми в плечо. Игла скользнула по ключице, распорола кожу и вонзилась в мышцу. Акуми закричала, дернулась и почувствовала, как что-то горячее растекается по руке. Человек вытащил иглу, поднес ее к глазам, словно пытаясь проверить - не погнулась ли она.

Из срезанного наискосок кончика выдавилась изумрудная капля, поблескивающая в темноте крошечным светлячком. Кровь проступала на белой рубашке девушки округлым черным пятном. Удивительно, но страха не было. Акуми стонала сквозь стиснутые зубы от боли, но все происходящее с ней напоминало утомительный, давно привычный ритуал, все участники которого лишь деловито исполняли предписанные им роли, стоически дожидаясь момента, когда все закончится, они соберут свои вещи и разойдутся по домам.

Ее, Акуми, роль заключалась в том, чтобы лежать, по возможности неподвижно, наблюдая за тем, как черный человек вновь заносит руку, как крохотная изумрудная капля от резкого движения срывается с кончика иглы и падает рядом с кровавым пятном на плече, расплываясь туманно светящейся кляксой. Руки девушки продолжали сжимать игрушечного медведя, а сидящие на подоконнике мягкие игрушки следили за происходящим крохотными глазками-бусинами.

Новый удар. Теперь более уверенный и более точный. Игла с отвратительным хрустом вонзилась уже под ключицей и вошла на полную длину. Тело Акуми выгнулось, девушка застонала, а внутри разгорелся еще один огненный очаг. Черный человек выдернул иглу, и вслед за ней брызнул густой фонтанчик крови. Горячие ручьи потекли на грудь, сползли по ребрам, обезображивая блузку новыми пятнами.

Акуми внезапно стало жалко себя. Ее роль бессловесной жертвы оказывалась столь же скорбной, сколь и малозначимой, что даже лить слезы над ее телом придется ей самой. В хаосе миллионов испепеленных жизней лишь она удостоилась сомнительной чести персональной смерти, смерти от руки человека, а не от вышедших из повиновения стихий.

- Я не хочу, - плакала Акуми, - не хочу, не хочу...

Для чего она спасена всеми теми людьми, чей пепел взметался раскаленным ветром в небо? Лишь для того, чтобы быть принесенной в жертву, на заклание жестоким богам?!

Разве для этого погибла Мико? Разве для этого лишилась своих ног та женщина? Разве для этого раздроблена камнем невинная жизнь?

Ради чего все это?!!!

Игла падает вниз, и Акуми видит как внутри стремительно расширяющегося стального отверстия, готового окончательно поглотить ее, двигается густая зеленая масса яда - последняя доза для обездвиженного тела. На миг приоткрывается дверь в будущее, и она узнает свое мертвое иссохшее тело, распростертое на детской кровати, и лишь игрушки продолжают созерцать ее антрацитовыми бусинами.

Ты должна это сделать, Акуми, должна! Руки напрягаются, пальцы цепляются за мягкие бока плюшевого медведя... какая тяжесть... неимоверная тяжесть в обычной игрушке... словно он набит стальной стружкой... можно почувствовать, как крохотные острия колят ладони сквозь матерчатую оболочку... все выше и выше... туда, к игле... внутрь стального тоннеля смерти... смерти должен понравиться плюшевый медведь...

Черная тень зловеще усмехается. Акуми чувствует ее усмешку. Эфемерная защита наивного ребенка от неумолимой смерти. Неужели ее можно задобрить подобной жертвой?!

Игла втыкается в живот игрушки, проходит насквозь и вылезает из спины плюшевого медведя хищным жалом. Но Акуми продолжает держать игрушку над собой, собрав все свои силы, не замечая, что кричит от неимоверной боли, которая жерновами перемалывает раненые плечо и грудь, не замечая самой боли, как будто тело стало жить своей отдельной от Акуми жизнью.

Затем в ладони вонзились тысячи острых лезвий, ловушка внутри игрушечного медведя активировалась, и ее стальные челюсти сомкнулись на руке убийцы. Бешено вращающиеся пилы вгрызлись в запястье, с отвратительным визгом взрезали кожу и мышцы, располосовали сосуды и вонзились в кость. Потоки крови заливали неистово работающий механизм, горячая липкая жидкость разбрызгивалась по всей комнате, усеивая стены, потолок и пол темными пятнами. Словно горячий душ обрушился на лицо и грудь Акуми, но она не могла сдвинуться с места, пригвожденная к кровати бессильным ужасом.

Черный человек отшатнулся, дернулся, воющая пилами игрушка полетела вбок, в непроницаемые лужи тьмы, разлитые тут и там по комнате. Он поднес обезображенную культю к лицу, похожую на нервно изжеванный кончик ароматической палочки, попятился, ударился спиной о стену и сполз по ней на пол.

Человек не проронил ни звука, хотя боль должна была быть адской. Стонала лишь Акуми. Ей казалось, что на ее ладонях развели жаркий огонь. Нечто вязкое стекало к локтям.

Вой затихал. Ловушка, валявшаяся где-то на полу, теперь только взрыкивала, словно множество циркулярных пил, насыщенные человеческими кровью и плотью, сыто отрыгивали электрическое пойло своих аккумуляторов. Медведь Эдвард, от которого остались лишь клочки плюша на ощетинившемся лезвиями теле, да голова с большими мохнатыми ушами, взирал на сидящего человека большими глазами-пуговицами.

Все кончено. Боль не приходила, но Бензабуро чувствовал, как жизнь щедрым потоком вытекает из разорванного запястья. И ему чудилось, что с каждым толчком крови, которую глупое сердце продолжало упрямо выталкивать из тела, вокруг становилось немного светлее. Точно наступал долгожданный рассвет. Лучи утреннего солнца пронизывали комнату, и в них ощущался легкий зимний морозец, запах свежевыпавшего снега.