Михаил Савеличев - Меланхолия

- Мне трудно дышать.

- Здесь всем трудно дышать. Дышать - значит жить, - но черепаху убрал. Положил на колени и погладил. - Я преувеличиваю. Я всегда был капризен. Гении капризны и невыносимы. Наверное в этом вся суть? Мы настолько невыносимы и капризны, что Создатель кидает нам разгадки своих тайн, как мы кидаем конфеты ревущим девчонкам? Конфеты... Для меня они были лучше конфет. Лучше женщин. Лучше власти.

Я поднимаюсь и спускаю ноги на пол. В комнате темно и лишь сквозь разрезы в плотных занавесках проникает иногда свет - узкие, разряженные, пыльные полотнища вспыхивают, поворачиваются на невидимой оси, опахивая крохотную каморку, и гаснут, оставляя после себя лишь тусклые огоньки вобравшей время близкого рассвета пыли. С каждой вспышкой палата наполняется утром, холодным и неприветливым, облупленным и скучным, отчужденным и коварным, словно бешенная собака, вылизывающая холодным языком твои ладони. Пациент сидит рядом, разглядывает черепаху и подсовывает ей под клюв палец. Если чуть-чуть подвинуть колено, то можно ощутить влажное тепло, вытекающее сквозь рыхлую ткань его пижамы. Шлюзы в горле открываются и невыносимо тяжелая масса ртути обрушивается в желудок. Голова приобретает долгожданную легкость и пустоту. Она впитала лишь тонкую пленку жидкого зеркала и любая мысль ходит эхом между причудливыми изгибами внутренней поверхности черепа, дышит остатками ядовитых испарений, теряет летучесть и эфемерность, обрушивается на кончик языка мокрыми кляксами, которые хочется выплюнуть.

Четыре кровати стоят вдоль стен. Та, на которой сижу и которую ни за что не назову своей, прижалась почти к самой двери, на сквозняке. Только здесь и услышишь откровения дремлющего здания. Его кошмары и надежды.

- Тесновато, - подтверждает сосед. - Здесь нет даже туалета. Приходится ходить по коридору. Но я не хожу. Я терплю.

- Зачем черепаха?

- Это не черепаха, - сосед обидчиво косится, но в его глазах пустота, стертая пустота. - Это мое великое доказательство. Единственное и неопровержимое...

- Доказательство чего? - еще одна мысль шлепнулась умирать на язык.

- Всего, - пожимает плечами собеседник. - Ведь это я создал мир и я же доказал его невозможность. Не сегодня завтра все кончится. Исчезнет. Могу и я сам исчезнуть. Выпасть из круговерти доказательств и формул.

Мир вовсе не жаль. Лишь расслабленная вера и тяжелое, невозможно тяжелое тело. Хочется опять упасть на подушку, но математик не отстанет. Будет орать, трясти за плечо. Лучше перетерпеть умиротворяющую сонливость, апатию, неловко следуя прихоти ночной беседы.

- Кто здесь еще?

- Не знаю. Никого. Они только тени. Такие же выцветшие тени былого величия. Мы все здесь - бывшие. Мир хочет убежать от меня, вырваться из моих рук, оставляя позади вот таких, - математик пренебрежительно кивает, - но меня не обмануть.

Словно им разрешили присутствовать, укутанные в одеяла тела зашевелились, застонали, захрапели, заговорили. От них веяло опасностью, душком поддельности, не спали они, а лишь прислушивались, тайком подсмеиваясь над собственной хитростью. Они выплясывали за ширмой ночи, тыкали в легкое покрывало утра мосластыми кулаками, улюлюкая про себя. Тяжелый гул доносился из их упакованных тел. Упрямый гул работающих охладителей, безнадежно притормаживающих тлен умерших душ.

- Они не спят, - сказал математик. - Они никогда не спят. Они только часть вертепа моего безумия. Да, я безумен, ведь я единственный могу в этом признаться. Только свободная воля может утвердиться в собственной ненормальности.

- Заткнись, - доносится из-под одеяла. - Заткнись и не мешай думать.

- Они мнят себя мыслителями, - прыснул математик. - Скромность можно отнести на их счет! Вы не играете на бирже? Я помог бы вашей скромности сколотить несколько миллионов монет!

- Ты в сортир научись вовремя ходить, - посоветовал сосед. - Мы же все-таки не на Земле.

Математик толкнул меня локтем:

- Он - космонавт. Тогда для тебя новенький, космонавт! Скажи-ка мне, откуда они здесь берутся?

Космонавт откинул одеяло и сел. Всклокоченные волосы торчали неопрятными антеннами.

- Чувствуешь, что твое тело наполнили какой-то тяжелой дрянью? - спросил космонавт.

- Я - не чувствую, - сказал математик.

- Не тебя спрашиваю.

Я кивнул:

- Чувствую.

- А сначала эта дрянь плескалась в голове?

- Да.

- Черт, ты слишком быстро говоришь, - щелкнул пальцами космонавт. - Говори либо медленнее, либо побольше слов запихивая в каждую фразу. Неожиданный релятивистский эффект - чудовищные семиотические потери и наведенные шумы.

- У меня было описанное ощущение.

- Понятно. Все как я и предполагал.

- Позвольте поинтересоваться, что же вы предполагали? - язвительно произнес математик.

- Я предполагал гибернацию. Кто-то из экипажа постоянно выбывает - лучевая болезнь, или психика не выдерживает, вот поэтому приходит пополнение. Свежие члены экипажа из холодильников. Меня самого два раза будили и большего по отвратительности ощущения я еще не испытывал. Но ничего страшного, все это скоро пройдет. Только не советую пить таблетки.

Здесь нечто произошло.

Все притихло, как будто в океан привычного шума кто-то вылили бочку масла. Вязкая пленка растеклась, облепила волны, скрепила мягкими объятиями неустойчивость волнения и на какой-то легкий миг взорвалась тишина - разметала в мощной вспышке шепот и стоны, вой труб и шелест занавесок, невесомое хождение разбуженных и гул гибернаторов. Черная клякса расплывалась в мире и ничто не могло стянуть лохматые края. Повеяло холодом, окатило жидким хрусталем до рези, до боли от соприкосновения стеклянной пыли и пупырчатой кожи, сжало, втиснуло в тесную и стылую утробу безмолвия и пустоты, оглаживая когтистыми лапами и стальными крюками и, наконец, выплюнуло в тепло дезинфекции...

- Не говори так, - сказал математик и погладил беспокойно шевелящую лапами черепаху.

- Что это было?

- Разрыв. Разрыв непрерывности, - объяснил математик.

- Слушай его, - сказал космонавт. - Рутинная работа. Переключение двигателей. Так всегда бывает, когда переключают двигатели. Как будто космос настигает тебя... и только тебя.

- Нет никакого космоса, - покачал головой математик. - Это опасная иллюзия. Обман. Не бывает бесконечной непрерывности. Топология Крейнца-Хеммела запрещает такие противоречия.

Космонавт слез со своей кровати и прошлепал к нам, уселся по другую сторону и прошептал на ухо:

- Не слушай его. Он - не человек.

- А кто?

- Оболочка. Скорлупа. Тут много таких, но я еще не выяснил их природу. В прошлом цикле их было меньше... Ходят, мутят экипаж. Кто-то уже вообще не верит в полет. Хотя... Вдруг это и к лучшему?