Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

Новые, усиленные меха и новый привод к ним начали делать. Закаленный воинскими треволнениями характер позволил мне смирить неуместное желание сорваться в Петербург. Любовь - род безумия. Влюбляясь, мы даем предмету нашего обожания громадную, бесконтрольную власть над собой - где гарантия, что это легкомысленное существо будет ею пользоваться не тирански, а с разумной умеренностью? В наказание самому себе за глупость, приказал закладывать лошадей - и отправился в прямо противоположном направлении, к Архангельску, куда собирался давно.

Большой торговый корабль, коий выстроили для дальних плаваний в открытом море, три месяца назад ушел в Ливорно. Поставленный капитаном Лука Капрани забрал с прежнего галиота компас, команду и название. Конечно, частая перемена имен противоречит морским традициям - но почему не пойти навстречу безобидной прихоти моего лучшего моряка? Пусть будет 'Святой Януарий', мне не жалко! Еще в Богородицке я заметил, что духовный смысл названий сплачивает людей, и весьма опасался, как бы царю не стукнуло в голову переименовать крепость, именуемую солдатами 'градом Пресвятой Владычицы нашей', в какой-нибудь 'Похернахербург'.

Ныне в моем дорожном сундучке ехало в северные края письмо, писанное под итальянским небом и наполненное в равной мере восторгами и ругательствами. Первые - относительно ходовых свойств и штормовой стойкости судна, вторые - по поводу бесчисленных огрехов, допущенных при его строении. Размерения и общий план хороши, а вот аккуратность и внимание к мелочам в России редко встретишь. На основании сей бумаги мнилось возможным крепко поторговаться со стариками Бажениными: либо после первого плавания ставьте артель плотников исправлять, что капитан укажет, либо делайте уступку в цене на стоимость сих работ. Суровый разговор с партнерами был просто необходим, потому что вослед 'Януарию' заложили еще два корабля, и уже имена для них приготовили в память соловецких чудотворцев: 'Св. Зосима' и 'Св. Савватий'. Чтимых на севере святых призвали в корабельную службу ради облегчения вербовки поморов, понеже государь, хотя и обещал мне практикованных матросов, дал почти одних морских рекрут.

Успокоив губернатора Лодыженского заверениями в исключительно приватном характере визита, я пренебрег знакомством с прочими чиновниками и пошел по купцам. Осип Андреевич Баженин, угнетаемый присущими возрасту хворями, коммерческой сноровки не утратил: за 'Януария' мне выторговать ничего не удалось. Все недочеты старый хитрец объяснял скороспешностью работы, а ссылки на голландцев, собирающих корпус большого флейта за пять недель, разбивались о непоколебимые аргументы относительно разницы климата и прочих не зависящих от человека условий. По новым судам он предложил:

- Пускай за работами с самого начала надзирает приказчик Вашего Сиятельства.

- Благодарю, уважаемый - не надо! Если б у меня был лишний человек, владеющий нужными знаниями - ему нашлось бы более подобающее занятие, чем с вашими мастерами водку трескать. Запотчуют ведь насмерть, на дармовщину кто устоит?!

О том, как люди Апраксина инспектировали частные верфи, а равно принимали в военный флот новопостроенные суда, я уже был от моряков наслышан, и вместо хмельного 'надзора' настаивал на бесплатном исправлении открывшихся в первую навигацию изъянов. Однако старик не спешил подписывать дополнительное обязательство: только мои шаги к сближению со Стрежневым и Поповым - баженинскими соперниками в морской торговле и строении кораблей - склонили его к уступке.

Вроде всё шло правильно и логично; но некий миазм лицемерия и неоткровенности висел в воздухе, густотою далеко превосходя обычную меру гнилостной затхлости, коей губернский город встречает столичного генерала. Как будто в доме спрятан под половицею несвежий труп, а жильцы делают вид, что ничего не чуют. О чем молчат архангелогородцы? Осип Андреевич весьма кстати пригласил меня отужинать накануне выезда в обратный путь, а отношения после взаимной пробы сил у нас установились более доверительные, чем с другими. На мой откровенный вопрос он, помедлив, ответил:

- Ладно. Авось слуги не побегут Лодыженскому доносить. В прежние времена, бывало, государь Петр Алексеич к Архангельскому городу приезжал. Гостить изволил, беседовал - и со мною, и с Федором... Все миновалось. Скажи, коли ведомо: за что государь нас погубить хочет?

- Зачем ему вас губить?

- Вот и я не знаю. Чем провинились? Указал милостивец наш в Архангельском городе заморскую торговлю пресечь. Пеньку у нас отняли. Хлеб - тоже. А запрошлым годом ничего, почитай, для промысла не оставили - разве лес да смолу. Да рыбий зуб. Всякий иной товар нам заказан, велено в Санкт-Петербург возить.

- Указы эти мне знакомы. Только с той стороны, из Петербурга, они иначе видятся. Не так мрачно. Вроде бы вам дозволено торговать в размере, нужном для прокормления?

- Да ведь размер-то кто отмеряет?! Лодыженский, чтоб ему в аду сею мерой Божью милость отмерили! Собрались всем купечеством в магистрате, хотели бить челом государю - и это губернатор запретил. Говорит, бунт. Меня на старости лет в бунтовщики вписал: срам! Надысь грозился, чтоб никто Твоему Сиятельству жаловаться не смел...

- Тебя не заметно, чтоб напугал.

- Старый стал: кого мне бояться, кроме Бога? Да видно, из ума выжил. Не соображу, с какого боку зайти. Думал через племянника прошение подать - он в царской токарне служит, у Алексея Нартова - знаешь, может?

- Знаю. И Алексея знаю, и племянника твоего. Никифор, вроде?

- Он самый. Детина добр, только несмысленый еще для таких дел. Не сделать бы хуже. Ты, Александр Иваныч, что в торгах, что в государевой службе оплошки не дашь: скажи, Бога для, как с города царскую опалу сложить?

- Нет никакой опалы. Тут иное.

Я сделал маленький глоток из чарки венецианского стекла (водку не сравнить с царской сивухой - слеза), зацепил кончиком ножа семужьей икры, с наслаждением прочувствовал вкус и разъяснил ситуацию:

- Его Величество желает устроить на Неве парадиз. Рай, значит. А в грешном нашем мире царит равновесие, и чтобы в одном порту райскую жизнь купцам обеспечить - другие надо, аки адову твердыню, затворить.

Рука с тонкогорлым caraffino просунулась из-за моего плеча, с математической точностью дополнив чарку ровно до краев. Подождав, пока слуга исчезнет, я закончил мысль:

- По моему разумению, Осип Андреевич, сии рестрикции неприбыточны казне и губительны торговле. И уж совсем не стоило таковым запрещением утеснять купцов, которые на своих кораблях товар за море возят. Только государь меня не спрашивал, когда претительные указы сочинял: в Коммерц-коллегии Толстой заправляет. Человек опасный. Мимо него подавать челобитные, чтоб вам торговать повольно, не советую. Толку не добьешься, а врага наживешь.