Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

Сам порой удивляюсь, сколько мальчишества сохраняют некоторые люди под личиной взрослых (а иногда, скажу по секрету, и стариков). Оказывается, юнец, ночи просиживавший над книгами и мечтавший победителем въехать в Константинополь среди ликования освобожденных толп, никуда не делся. Под слоем спокойного цинизма наемника, готового воевать с кем угодно, если прикажут, в душе проснулся знакомый азарт и всплыли старые счеты к наследственным врагам. Против турок сражаться стоило не ради чинов или жалованья — я сам бы с радостью заплатил за это немалые деньги, если б они у меня были.

Однако взрослый человек во мне понимал, насколько эта война несвоевременна. Двумя годами раньше она была бы просто гибельна для России, теперь же грозила стране чрезмерными отягощениями и не позволяла увенчать победы над Швецией достойным миром. Насколько сильна Оттоманская Порта, неизвестно. В прошлой войне она уступила коалиции четырех христианских государств, ныне приходится рассчитывать на одного не слишком надежного союзника. По здравом размышлении, оборонительная стратегия показалась мне наиболее уместной.

В этой связи решение отправить Тульский полк в Киев было абсолютно логичным: мои солдаты блестяще показали себя как раз в обороне, на редутах. К тому же мы отдыхали и накапливали силы, пока остальные осаждали зачумленные ливонские города. Оставив необученный батальон в Туле готовить пополнение для трех остальных, я выступил навстречу своей детской мечте.

Восторженным юношей, мечтая о славе, я видел в войне одни баталии. Глупость, потому что война — это марши. Баталии в пропорции к ним — как праздник Пасхи к Великому посту. Что стоит шестисотверстный переход по России в середине зимы и многие ли полки на это способны, не буду рассказывать. Кто испытал такое — тот знает, кто не испытал — не поймет. С чувством законной гордости за успешно исполненный марш представившись киевскому воеводе, вначале я был неприятно поражен его высокомерием и аристократической спесью, являющими полную противоположность младшему брату: князь Михаил Михайлович отличался благородной простотой в обращении. Потом то ли я привык, то ли воевода смягчился, будучи пожалован присвоенным доселе одному Меншикову чином генерал-губернатора. Да и время не подходило для ссор: два татарских войска, каждое тысяч по тридцать-сорок, воевали Украину по обе стороны Днепра. На Правобережье главную опасность представляли, однако, не татары, а запорожцы, пришедшие вместе с ними в надежде взбунтовать здешних жителей. В довершение, против нас были поляки партии Потоцкого и шведы, посланные из Бендер неугомонным Карлом.

Годами десятью раньше польские власти попытались совсем искоренить казачество в своей части Украины, но добились лишь частичного успеха, ценой нескольких лет войны с собственными подданными. Там, где казаки склонились под шляхетской саблей, ненависть их раскалилась добела. Если бы сам дьявол явился на Брацлавщину с гетманским бунчуком в когтистой лапе, за ним бы тотчас выстроилось целое войско жаждущих восстановить свои попранные вольности. А Филипп Орлик, избранный мазепинцами после смерти прежнего вождя, никаких наружных адских признаков не имел и выглядел как приличный человек, ученый, ловкий, умеющий красно говорить и обещать все, что пожелаешь. Городки, ближние к Дикому полю, перешли на его сторону моментально, тысячи казаков пополнили враждебные силы. Земли по Роси и Днепру дышали другим духом: здесь Палий сумел удержать вольный уклад, и бунтовать было незачем. Хотя старый полковник умер в прошлом году, его люди унаследовали непримиримую ненависть к мазепинской партии и готовность биться с изменниками. Требовалось только поддержать их против многократно превосходящих числом неприятелей.

В Белой Церкви, где мы с бригадиром Аненковым и казачьим полковником Танским оказались заперты врагами, у нас было немногим более тысячи, считая две роты моих егерей, а осаждавших — тысяч тридцать. Я не остался в Киеве с первым батальоном, хотя древняя столица нравилась мне больше всех прочих русских городов, и вскоре по прибытии испросил у князя Дмитрия Михайловича поручение на линию соприкосновения с неприятелем. К сему побуждали в равной мере беспокойство о своих солдатах, раздерганных поротно от Фастова до Канева, и желание избежать малоприятного общества князя.

Первую атаку нам довелось отражать в самый день Благовещения, — причем на приступ шли не крымцы, а такие же православные, как защитники крепости. Какой же татарин в здравом уме полезет на штурм укреплений? Молодой крымский полководец верхом на прекрасном вороном коне, совсем не похожем на обыкновенных татарских лошадок, смотрел с холма, как русские убивают друг друга.

— Мехмед Гирей, сын ханский, — пояснил приставленный для связи казачий писарь, — батьке его седьмой десяток, так шо сдается, пан полковник, скоро цей гарный парубок на трон сядет.

Неподвижная, как конная статуя, фигура излучала такое презрение к существам низшей породы, копошащимся у городского вала, что даже меня зацепило.

— Сейчас поглядим, куда он сядет.

Я выбрал дюжину лучших стрелков из своего резерва, поставил за бруствер. Измерил расстояние до ханёнка, посчитал…

— Поставьте наибольшую дальность и цельтесь на два конских роста над его головой. И не спешить! Огонь по готовности, без команды.

В то время прицельные приспособления были еще слишком примитивны и не годились для таких дистанций. Только после этой кампании я занялся их усовершенствованием. Но математика на моей стороне. Примерно одна пуля из семидесяти придется в проекцию человеческой фигуры…

Я приник к подзорной трубе. Выстрелы гремели с промежутком в одну-две секунды. Минута прошла… Есть!

Вороной взвился на дыбы, потом упал и забился в агонии, всадник на карачках из-под него выползал. Мгновенно подскакавшие татары закрыли Мехмеда и унеслись вместе с ним, как ветер. Кто-то походя резанул коня саблей по горлу, и труп красавца обезобразил вершину холма. Прекратив огонь, солдаты смотрели на меня в ожидании.

— Молодцы! Лучше бы, конечно, в хозяина — скотину жалко. Да видно, не судьба. В другой раз достанем.

Конечно, конь больше человека, ему и пуля верней. Пожалуй, когда-нибудь солдат высокого роста будут отправлять не в гвардию — а в обоз! Лучшими же пехотинцами будут считаться мелкие и вертлявые…

Враждебные запорожцы тоже предпочитали обыкновенным мушкетам винтовки — длинноствольные, турецкого образца. Конечно, по дальнобойности и скорострельности они уступали моим, но их владельцы умели стрелять, этого не отнимешь. Умели и хитрить. После первого неудачного приступа с той стороны попросили замирения на час, чтобы собрать убитых и раненых. Отказывать, по христианству, было нехорошо, но бригадир согласился не прежде, чем спросил Танского, насколько надежны его казаки. И точно: развязные запорожцы не столько торопились помочь своим стонущим и окровавленным товарищам, сколько затевали перебранку с защитниками города и совращали оных в казачью вольницу из царского холопства. Наши отругивались, но как-то не слишком бойко. Я счел себя обязанным вмешаться и с городского вала попытался внести смятение в души врагов: