Гарднер Дозуа - Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

— О, прими мои глубочайшие извинения. Эти врата не перенесут тебя туда. Видишь ли, прошла всего неделя, как я их создал. Двадцать лет назад здесь не было дверного проема, через который ты мог бы выйти.

Меня постигло такое разочарование, что я чуть не взвыл, как брошенный ребенок.

— Но куда же ведет другая сторона ворот? — спросил я и, обойдя круглый дверной проем, взглянул в него оттуда.

Башарат прошелся со мной и остановился рядом. Вид сквозь врата оказался таким же, как снаружи, но когда алхимик попробовал сунуть руку в проем, она словно наткнулась на невидимую преграду. Я присмотрелся повнимательнее и заметил латунную лампу на столе. Ее пламя не мигало, а застыло неподвижно, словно вся комната оказалась в плену прозрачнейшего янтаря.

— То, что ты здесь видишь, существовало на прошлой неделе, — сказал Башарат. — Пройдет двадцать лет, и люди, войдя с этой стороны ворот, попадут в прошлое. Или, — добавил он, ведя меня обратно к той стороне, которую продемонстрировал вначале, — мы сами можем навестить их, войдя сейчас отсюда. Но, к сожалению, эти врата не позволят тебе посетить дни твоей юности.

— А как же Врата лет, которые ты создал в Каире? — спросил я.

Старик кивнул:

— Каирские врата стоят до сих пор. Мой сын управляет лавкой за меня.

— Значит, я мог бы поехать в Каир и воспользоваться теми вратами, чтобы оказаться в Каире двадцатилетней давности. А уже оттуда я мог бы вернуться в Багдад.

— Да, такое путешествие возможно, если пожелаешь.

— Желаю, — заверил его я. — Расскажешь, как отыскать твою лавку в Каире?

— Но сначала мы должны кое-что обговорить, — предупредил Башарат. — Я не стану допытываться, что ты намереваешься делать. Я готов подождать, пока ты сам не захочешь мне все рассказать. Но я хотел бы напомнить: то, что сделано, нельзя изменить.

— Знаю, — кивнул я.

— И тебе не избежать тех тягот, которые написаны тебе на роду. То, что дает Аллах, ты должен безропотно принять.

— Я напоминаю себе об этом каждый день своей жизни.

— Тогда я почту за честь помочь тебе всем, чем смогу, — поклонился он.

Башарат принес лист бумаги, ручку, чернильницу и начал писать.

— Я дам тебе письмо, которое поможет в путешествии. — Он сложил листок, капнул на него свечным воском и запечатал своим перстнем. — Когда окажешься в Каире, отдашь письмо сыну, и он позволит тебе пройти сквозь Врата лет.

Торговец вроде меня должен хорошо уметь изъявлять благодарность, но я никогда прежде не был так красноречив, как в тот момент, когда благодарил Башарата, и каждое слово шло от души. Он рассказал, как добраться до его лавки в Каире, и я заверил алхимика, что расскажу ему обо всем, когда вернусь. Я уже собирался уходить, но тут мне в голову пришла одна мысль.

— Эти Врата лет, что ты здесь построил, ведут в будущее. Значит, ты наверняка знаешь, что и лавка, и врата сохранятся через двадцать лет или даже больше.

— Да, это правда, — сказал Башарат.

Я начал его расспрашивать, встречался ли он с самим собой в том будущем, но тут же прикусил язык. Если нет, то, значит, к тому времени его уже не будет в живых, и получится, будто я интересуюсь, знает ли он дату своей смерти. Кто я такой, чтобы задавать подобные вопросы, когда этот человек оказывает мне благодеяние, даже не спросив о моих намерениях? Я увидел по его лицу, что он догадался, какой вопрос я собирался задать, и я склонил голову в робком извинении. Он коротко кивнул в знак того, что принял его, а я вернулся домой и начал сборы в дорогу.

Каравану понадобилось два месяца, чтобы достичь Каира. Что касается моих мыслей во время путешествия, о великий калиф, я поведаю тебе то, о чем не рассказал Башарату. Когда-то, двадцать лет тому назад, я был женат на женщине по имени Наджа. Она была грациозна и тонка, как ветвь ивы, а лицо ее было прелестно, как луна, но мое сердце пленил ее добрый и кроткий нрав. Я был начинающим торговцем, когда мы поженились, и не успел еще разбогатеть, но мы от этого не страдали.

Мы прожили в браке всего год, когда я был вынужден отправиться в Басру на встречу с одним капитаном корабля. У меня появилась возможность хорошо заработать на торговле рабами, но Наджа была против. Я напомнил ей, что Коран не запрещает иметь рабов, если обращаешься с ними хорошо; даже у Пророка были рабы. Но она сказала, что неизвестно, как будут обращаться с рабами те, кто у меня их купит, и что лучше торговать вещами, а не людьми.

В утро моего отъезда мы с Наджой поспорили. Я резко говорил с ней, произнося слова, которые мне стыдно теперь вспоминать, и я прошу прощения у великого калифа, если не стану их здесь повторять. Я покинул дом в гневе и больше никогда не видел мою Наджу. Через несколько дней после моего отъезда рухнула стена мечети и сильно покалечила мою жену. Наджу отнесли в бимаристан, но лекари не смогли ее спасти, и вскоре она умерла. Я узнал о смерти Наджи, только когда вернулся через неделю, и мне казалось, будто это я убил ее своей рукой.

Неужели муки ада сильнее тех, что я перенес в последующие дни? Еще немного, и я сам это узнал бы, настолько близок был к смерти. Душевные муки, подобно адскому огню, сжигают изнутри, но не окончательно; сердце потом становится чувствительным к любому страданию.

В конце концов горе притупилось, и я ощутил внутри пустоту, превратившись в мешок с костями. Я освободил купленных рабов и начал торговать тканями. Со временем ко мне пришло богатство, но я так и не женился во второй раз. Некоторые из моих деловых партнеров пытались сосватать мне свою сестру или дочь, говоря, что любовь женщины способна заставить позабыть о боли. Возможно, они правы, но она не способна заставить позабыть о боли, которую ты причинил другому человеку. Стоило мне только представить свадьбу с другой женщиной, как я сразу вспоминал полный горечи взгляд Наджи, когда видел ее в последний раз, и мое сердце тут же закрывалось для других.

Я говорил с муллой о том, что совершил, и это он сказал мне, что искупление и покаяние стирают прошлое. Я покаялся и постарался как можно лучше искупить свою вину; в течение двадцати лет я жил праведной жизнью, молился, соблюдал посты, подавал милостыню тем, кому меньше повезло, и совершил паломничество в Мекку, но все равно чувство вины не отступало. Аллах всемилостив, поэтому я понимал, что по-прежнему виноват.

Если бы Башарат меня спросил, я не смог бы ответить, на что надеялся. Его рассказы не оставляли сомнений: не в моих силах изменить то, что уже произошло. Никто не остановил меня в споре с Наджой в тот день, когда я видел ее в последний раз. Но рассказ о Рании, которая тайно вмешалась в жизнь не подозревавшего о том Хасана, дал мне слабую надежду: вдруг я сумею сыграть какую-то роль в роковых событиях, пока мой молодой двойник находится в отъезде по делам.